— Выпей.

Та вопросительно взглянула на шаха.

— Пей,— велел Джумаль.

Юная туранка взяла чашу, поднесла к губам.

Опустевший сосуд выпал из ослабевших рук, полетел на ворс ковра. Девушка опустилась на край ложа, а потом, не в силах одолеть охватившую ее слабость, дала не подчиняющемуся телу рухнуть на простыни тончайшего немедийского шелка. А старец Йорхи уже вычерчивал углем на стенах комнаты причудливые пентаграммы. Огонь при этом сам собой стал угасать. Комната погрузилась в полумрак. Йорхи повернулся к шаху.

— Мой повелитель, возьми эту черную повязку и завяжи себе глаза. Лучше тебе ничего не видеть. Возьми эти затычки, вставь в уши. Лучше тебе ничего не слышать. Иди к ней. Делай свое мужское дело. Я же займусь своим.

Шах, повелитель одной из могущественных провинций огромной страны, как ребенок отца слушался сейчас своего придворного. Он подошел к впавшей в забытье наложнице, раздел ее, разделся сам. Заткнул, как велел Йорхи, уши затычками из мягкой ткани. Прежде чем завязать глаза, огляделся. Скрестив ноги, старец сидел на ковре, огромный фолиант лежал перед ним; над желтыми страницами колыхалось марево. Черный, как безлунная ночь, переплет терял форму, пытался, казалось, растечься по ковру. Шаху померещилось даже, что письмена, покрывавшие страницы, оборачиваются червями и пауками, расползаются, разбегаются кто куда. Шах поспешил покрыть глаза непроницаемой повязкой.

Он ощупывал бездвижное женское тело, стараясь разжечь свою плоть… Вдруг, несмотря на затычки, его уши уловили нарастающий гул, будто чудовищная приливная волна несется на него, сметая все на своем пути. В ноздри ударила ужасающая вонь; к приближающемуся шуму прибавилось зловещее шипение — такое, что издают тысячи змей, разом отверзнув свои пасти.

И шах почувствовал, что он уже не принадлежит себе. Что-то извне вползало в его тело, в его душу и разум. Впивалось иглами в позвоночник, вспарывало кожу тупыми лезвиями, расплавленным свинцом вливалось в кровеносные жилы, хищными зубами рвало внутренности. От невыносимой боли Джумаль возопил и…

И мгновенно смолк. Боль ушла вся, без остатка — так же неожиданно, как и появилась. Ему сделалось легко и приятно; упоительно! Он ощутил стократный прилив сил. Показалось даже, что сейчас он сможет единым движением мизинца свернуть горы, простым поворотом головы уничтожить многотысячную вражескую армию.

Шах сорвал с глаз повязку, отбросил ее в сторону. Узрев перед собой обнаженную девушку, взревел, как тигр, завидевший свою жертву, и набросился на безвольное тело с неистовостью солдата, год не встречавшего женщин. Джумаль насиловал ее бешено, неудержимо.

Перед его глазами вращались пламенные бело-голубые вихри, затмевающее весь мир, набравшие головокружительную скорость и все убыстряющиеся. Шах слышал, как из горла вырывался то дикий торжествующий рык, то безумный смех — и его еще больше пьянили рождающиеся в нем звуки. Шах ощущал орудие своей страсти как раскаленный железный прут, врывающийся в топку, полную пышущих жаром углей. И ему хотелось, чтобы стало еще жарче, чтобы все вокруг превратилось в адское пекло, еще… еще… еще…

Мир взорвался и разлетелся на куски, когда, подобно лаве из ожившего вулкана, брызнуло его семя. И с последней каплей отторгнутого семени пришли темнота и бесчувственность.

Джумаль открыл глаза. Сил хватило только на то, чтобы немного повернуть голову. Раскинувшись, он лежал на скомканных простынях рядом с наложницей, которой овладел и имени которой не знал. Женщина негромко постанывала, но еще не пришла в себя, не очнулась. На ее лице, шее, обнаженной груди вспухало множество огромных, устрашающих кровоподтеков — следы нечеловеческой страсти владыки.

Морщинистое седобородое лицо склонилось над Джумалем.

— Мой повелитель,— тихо проговорил Йорхи,— запомни что я скажу, ибо уши твои, достойные лишь изысканнейшего славословия, моих речей более не услышат. Сейчас ты удалишься из этих покоев, запрешь их. Вернешься сюда через шесть месяцев и шесть дней. В полночь. Возьмешь сына. Выйдешь к северным воротам. Стража будет спать. Положишь ребенка с наружной стороны ворот и уйдешь. Через час пойдешь с проверкой караулов, обнаружишь будто бы подкидыша. Велишь взять его во дворец на воспитание, отдать кормилицам. А потом распорядишься навсегда замуровать вход в эти покои… Чтобы не вызвать подозрений у дворцовых интриганов, — почему это великий шах самолично обходит стражу,— с завтрашнего дня будешь совершать еженощный обход дворцовых постов вместе с начальником охраны. Сына назови Амином. И запомни: никогда он не должен услышать от тебя слово «сын»; никому и никогда ты не должен рассказывать о том, кто есть Амин… Прощай же, мой повелитель. Моя служба тебе заканчивается. Обопрись на меня.

Йорхи помог шаху подняться с ложа, накинул ему на плечи халат, довел еле переставляющего ноги, бессильного что-либо произнести и о чем-то спросить Джумаля до дверей. Как только шах переступил порог, старец вложил ему в руку ключи и захлопнул дверь.

Джумаль выполнил в точности все, как велел старый Йорхи. Через шесть месяцев и шесть дней, в полночь он приблизился, стараясь унять страх, к облепленной паутиной двери. Открыл. Вошел. В скупом свете тлеющего где-то наверху светильника он разглядел в трех шагах от порога корзинку — в ней что-то шевелилось.

Шах ухватился на плетеную ручку и вынес корзину в коридор, поставил под укрепленный на стене факел. Наклонился. «Вот мой сын…— Шах глядел на обыкновенного, только очень уж крупного младенца мужского пола, молча и угрюмо ерзающего среди пеленок.— Ребенок, рожденный женщиной от меня. Плоть от плоти, кровь от крови».

Он смотрел на новорожденного безразлично, не испытывая никаких отцовских чувств. Может, виной тому участие в зачатии и рождении темных колдовских сил? И не зря ли он пошел на это? Впрочем, теперь отступать поздно.

Еще раз заходить в покои старца не было никакой нужды, но Джумалем овладело любопытство. Вытащив из гнезда факел, новоявленный отец второй раз подряд переступил этот порог. Факельное пламя осветило небольшую прихожую, откуда одна дверь вела в лабораторию Йорхи, другая — в комнату, где он овладел женщиной, подарившей ему сына. Шах толкнул дверь этой комнаты и вошел, разгоняя факелом темноту. Нога в сафьяновой туфле ступила во что-то липкое, мокрое. Он наклонился и тут же отпрянул. Кровь! Рука подняла факел высоко над головой.

Все здесь тонуло в крови — стены, пол, потолок были забрызганы свежей, за долгое время отчего-то не свернувшейся кровью. Повсюду валялись человеческие останки, ни одну часть тела невозможно было узнать: безудержная сила не только изорвала, разодрала людей на мелкие кусочки, словно веселя себя этим, но и изжевала, изгрызла их…

Джумалю повезло, что он не отличался особой впечатлительностью. На его месте любой другой пришел бы в ужас, упал бы в обморок, не сдержал бы рвоту, наконец. Шах же, оставшись невозмутимым, покинул сцену кровавого пиршества. И, выйдя в коридор, навсегда захлопнул дверь в покои Йорхи.

«Ох уж мне эти Дети Ночи,— подумалось ему.— Зря я с ними связался».

Это был первый и последний раз, когда он пожалел, что вступил в сговор и даже в родство с силами Мрака.

В корзине запищал ребенок — запачкавший пеленки, как поступают все младенцы на свете.

…Амин рос в многодетной семье первого придворного советника по торговле, жившего со всеми домашними во дворце; ничем он не выделялся среди своих сверстников, разве что высоким не по годам ростом и недетской мускулатурой. Однажды, играя с одним из сыновей придворного — сражаясь с ним на деревянных мечах,— он нанес удар этой, казалось бы, безобидной тупой деревяшкой в живот мальчика с такой силой, что вогнал ее в тело по самую рукоять, и окровавленное «лезвие» вышло из спины несчастного ребенка. Бедняжка умер, но виновника его смерти эта трагедия нисколько не огорчила, не потрясла. Шах лично разобрался в случившемся и убедил советника, что приемыш невиновен, ибо пока не может рассчитать свою силу и не понимает, насколько он уже силен. Советник получил от Джумаля щедрое золотое возмещение потери, а Амина поселили в отдельной комнате рядом с казармой дворцовой охраны и поручили надзирать за ним капитану Ратарху — начальнику стражи. Теперь все дни напролет мальчик проводил на специальном дворе, где стражники совершенствовались во владении различными видами оружия, в ведении рукопашной схватки или же просто накачивали мускулы. Двенадцатилетний Амин упражнялся рьяно, неистово, ничем другим не интересуясь — кроме оружия и собственной телесной мощи.