– То-то же. Я вас и решился пригласить, чтоб вы помогли нам в непростой этой ситуации.

– Давайте, полковник, договоримся раз-навсегда, – попыталась Алина за жесткостью скрыть смущение. – Каждый занимается исключительно своей работой. От добровольных помощников…

– Господи! – вздохнул полковник. – Как же вы относительно нас предубеждены! Всякое мое слово готовы толковать в худшем для меня смысле. Ладно-ладно, не стану пока рассеивать. Давайте повернем вопрос так; вы окончили три курса юридического…

– Когда это было… – отмахнулась Алина.

– Кокетничаете, да? – с грузинским акцентом процитировал полковник побитый молью анекдот.

Алина впервые за последние полчаса улыбнулась.

– Вы известный не только у нас в городе, – продолжил полковник, – но и в стране журналист. Ваша последняя статья в «Огоньке»…

– Хорошо-хорошо. Вы уже зареклись делать дамам комплименты.

– Словом, мы хотим дать вам возможность как угодно подробно ознакомиться с нашей работой, допустить вас до самых, так сказать, последних наших секретов…

– Так уж и до последних? – усомнилась Алина, хоть глаза у нее несколько и разгорелись.

– Последних, – ответил полковник, честно глядя в разгоревшиеся эти глаза.

– Бойтесь данайцев, дары приносящих! – продекламировала журналистка.

– Хи-итрая… – погрозил полковник пальчиком. – Ничего от нее не скроешь. Ну есть, есть у нас в этом свой интерес! Который, впрочем, нимало не ущемит вашу независимость. У нас действительно масса бездарностей, непрофессионалов. Мы действительно заслужили самые серьезные нарекания. Так вот, единственное условие, которое я хотел бы вам поставить: вы будете писать про работу самого талантливого, самого порядочного нашего сыщика. Это вовсе не показуха! Почему, скажем, литературоведы исследуют творчество Толстого или Блока чаще, чем творчество писателя Пупкина? А вы, журналисты, все норовите наоборот!

– И кто же у вас этот самый… Толстой?

– Напрасно иронизируете.

– Талантливый, но главное – порядочный!

– А вы не слыхали? Капитан Богдан Мазепа. Человек потрясающей интуиции! Блистательной памяти! Абсолютного знания криминального Львова, да, пожалуй, и Украины в целом. Тончайшего нравственного слуха человек.

– Пиф-паф ой-ой-ой, что ли? – осведомилась Алина, еще усилив иронию. – Тончайшего нравственного слуха? Банальный бабник!

– Оказывается, вы уже знакомы?

– Он пытался склеить меня на опознании трупа моего мужа.

– Да-да-да-да-да… – закивал полковник, то ли вспомнив эту историю, то ли сделав вид, что вспомнил. – Прямо, говорите, на опознании?

Алина кивнула, но кивнула автоматически, ибо, в сущности, не слышала уже вопроса: вольно или невольно полковник вернул ее в ранневесеннюю ночь три месяца назад, ночь, когда Алина стала наконец взрослой.

Пошли уже четвертые сутки, как муж, молодой блистательный хирург, полутора годами раньше в какую-то неделю очаровавший ее и увезший из Москвы в свой прекрасный, в свой запущенный Львов, исчез. Пару дней прождав его сравнительно хладнокровно, Алина начала действовать: обзвонила больницы и морги, а назавтра и объездила, подняла на ноги милицию и знакомых и едва полузаснула под утро в огромной трехспальной, типа «Ленин с нами», кровати, выкурив две пачки «Мальборо» (хоть и зарплата у него была стандартно-мизерная, мужнины доходы непонятно каким образом позволяли ей заводить себе такую роскошь), выпив гору таблеток и почти полную бутылку коньяка, как заверещал телефон. Тяжелый полусон, впрочем, отлетел не вдруг, все цеплялся и цеплялся за верещание, придавая ему разные, но неизменно противные смыслы, которым и по тембру, и по форме, и по содержанию произнесенного вполне оказался соответствующим голос из микрофона.

– Что? – переспросила Алина голос, обводя отупелым взглядом прокуренную комнату с пеплом на паласе, переполненными пепельницами, липкими, немытыми рюмками, станиолевыми обертками от стандартов таблеток. – При чем тут милиция? О Господи! Нашелся, что ли? Живой? Да вы человеческим языком разговаривать умеете?!

Голос, судя по тому, что хозяин его на полувозмущение Алины бросил трубку, человеческим языком разговаривать умел не очень. Алинин мозг уже работал, раздраженно и лихорадочно, тело же все не находило сил сбросить оцепенение и путалось в раскиданных тут и там одеждах. Алина выглянула в окно: впритык к ее новенькой, сверкающей под фонарем «Оке» припарковался, не выключив света, не заглушив вонючего, тарахтящего мотора, желто-синий уазик; владелец голоса в сержантских погонах на плечах брел к нему, покуривая, от телефонной будки.

Лифт не работал. Алина одолела четырнадцать пролетов гулкой, пустой, грязной ночной лестницы с тусклыми лампочками, горящими через два этажа на третьем, даже не кивнув ментам, вставила ключик в дверку «Оки», но не успела усесться, как сержант, отщелкнув окурок в сторону чурны, но в нее не попав, подвалил, взял Алину под локоток, вызвав у нее летучую брезгливую гримаску.

– К нам в машину, пожалуйста.

– Я что, арестована? Вы нашли его или нет?

– Сами все и увидите! – настойчиво влек Алину сержант.

Была б ситуация чуть поординарнее, а предчувствия чуть менее скверными, Алина так легко не сломалась, не поддалась бы сержанту…

Уазик трясло по ухабистым львовским улицам. Менты гробово молчали. В узком каком-то проулке – Алина, хоть и шоферша, давно потеряла ориентиры – водитель включил дальний свет, и желтые пятна запрыгали-заплясали по каким-то подозрительным заборам, будкам, грудам кирпичных обломков.

Въехали наконец в узкую щель между двумя порядками кирпичных кооперативных гаражей. Возле одного, справа, стоял другой уазик, тоже милицейский, уставясь выносным прожектором в двустворчатые гаражные воротца.

– Прибыли, – сообщил сержант Алине. – Чего сидите?

Алина с несвойственной ей покорностью выбралась из машины: ясно было, что дело скверно, и скверность эту торопить совсем не хотелось, да и гордость свою испытывать, потому что эти менты в эту ночь совершенно очевидно имели твердую установку Алине хамить.

– Понятые на месте? – поинтересовался сержант у коллег, и две тени, мужская и женская, зябкие, немолодые, одетые черт-те во. что, тут же выступили из темноты.

Весенний ночной морозец пощипывал Алинины уши, но ей даже не хватало энергии погреть, потеребить мочки пальцами. Лампочка одинокого фонаря раскачивалась, двигая справа налево, слева направо грязные, подтаявшие сугробцы.

– А Пиф-паф ой-ой-о й? – продолжал сержант утолять любопытство.

– Сообщили. Едет.

– Будем дожидаться или приступим?

Тот, кто отвечал сержанту, пожал плечами и пошел к освещенным прожектором воротам, распахнул картинно – фокусник фокусником, фрака и чалмы только недоставало.

В гараже стояла машина – «Москвич» последней модели. Внутри, на разложенных сиденьях, застыли в объятиях обнажённые мужчина и женщина. Закоченели…

– Он? – задал сержант вопрос. – Муж?

Алина стояла оцепенело, с трудом вбирала информацию.

– Вы меня? А, да-да, конечно.

– То есть опознаете?

– Опознаю-опознаю, – отозвалась Алина откуда-то издалека и почему-то хихикнула: ей забавно показалось, что в один и тот же момент она потеряла мужа сразу в двух смыслах: морально и фактически. Не то что бы она держала его за святого, но ведь они поженились так сравнительно недавно! И потом: одно дело – предполагать, подозревать, другое – увидеть. То есть не труп увидеть, трупы она видела, а измену…

Еще один мент, услышав смешок и испугавшись, что придется одолевать Алинину истерику, сказал робко-нейтрально, словно сумасшедшей:

– Протокол подписать надо б…

Алина втиснулась в прожекторный уазик на сиденье рядом с водительским и завороженно наблюдала, как в узком свете переноски доцарапывает мент свой протокол.

– Они замерзли?

– Что? – оторвался мент от бумаги. – Кто?

Алина кивнула.