– Вижу, – сказал, – вижу в глазах осуждение: не опросил свидетелей, не поискал пулю. Так вот: пулю найдут ребята, и окажется, что она выпущена.
– Из «зауэра»? – спросила Алина. – Да вдобавок, наверное, из того самого, из которого убили бармена в прошлом году. «Зауэр» – редкое оружие?
– О-го! – обернулся капитан. – Вот это информированность!
– Профессия обязывает.
– Не люблю журналистов, – отреагировал Мазепа, помолчав.
– Журналисток тоже? – кокетливо осведомилась Алина.
– Журналисток? Кюшать люблю, а так – нет, – процитировал с кавказским акцентом анекдот позапрошлого сезона. – А свидетелей опрашивать – дохлый номер. Не такой же он кретин, чтобы еще раз воспользоваться этим костюмом.
Дальше ехали молча: только тресканье-бульканье служебных переговоров по рации, в которые капитан, впрочем, не вступал, нарушало тишину.
Наконец «шевроле» не «шевроле» встал прямо перед подъездом.
– Запомнили! – иронически восхитилась Алица.
– Профессия обязывает, – парировал капитан. Некоторое время выждав, добавил: – Ну?
– Что ну? – не двигаясь с места, со всею наивностью, на какую была способна, поинтересовалась Алина.
– У вас ко мне еще какие-нибудь вопросы? Или… советы?
– Просто жду, когда снова на ночной кофе начнете напрашиваться. Сами сказали: кюшать люблю.
– Во-первых, тогда уже было утро. Во-вторых, я потомок шляхтичей, – отозвался капитан, – и потому до неприличия горд: навязываю свое общество не более одного раза.
– А вы рискните в порядке исключения на вторую попытку.
Капитан пристально поглядел Алине в глаза, потом склонился под приборную доску, стал что-то там откручивать.
Алина наблюдала. Ей даже интересно стало, что она почувствует, если капитан проигнорирует и так слишком уж откровенное ее приглашение.
Тот, наконец, извлек из гнезда громоздкую служебную рацию.
– Я на работе, – пояснил. – Пошли, что ли?
Алина улыбнулась.
Анализ неудачи гения
Она ничего не сказала Мазепе ни про полковника, ни про три дня ожидания в «Трембите» – утром, когда завтракали, попросила разрешения недельку-друтую понаблюдать за его работой. Наверное, в любой другой ситуации капитан отказал бы, а тут ограничился ворчанием, что начальство все равно не разрешит.
В управление они ехали каждый в своем авто, где позволяла ширина дороги – рядышком, и выглядело это, учитывая соотношение размеров, забавно.
Никакого знака на площадке у входа так и не появилось. Правда, Пилипенко, снова оказавшийся на том же посту, предпочел не заметить ни «Оку», ни ее хозяйку, только капитану козырнул. Но на это капитан не обратил внимания и, не стесняясь ни Пилипенко, ни сослуживцев, косяком валящих к дверям, ни прохожих, нежно и крепко поцеловал ее в губы.
– Ну ты, мать, сильна! Никогда так не попадал!
Когда они миновали часового, Мазепа сказал:
– Имей в виду: я палец о палец не ударю. Уболтаешь полковника – твое счастье, не уболтаешь… – и развел руками.
– Уболтаю, – ответила Алина и чуть было не пошла к полковничьему кабинету, как решила, что лучше бы капитану не знать, что она знает, где этот кабинет расположен. – Мне куда?
– Налево, – кивнул Мазепа. – Там лифты. На четвертый этаж.
«Не так-то уж вы, капитан, и проницательны», – подумала она про себя, нажимая на лифтовую кнопочку, и, кажется, именно в этот момент у Алины и возникла безумная честолюбивая мысль самостоятельно раскрыть то давнее, прошлогоднее убийство в «Трембите».
Когда Алина вернулась от полковника, разговаривать с нею по поводу происшествий в «Трембите», и давешнего, и прошлогоднего, Мазепа отказался категорически.
«Ну ничего, – бодро подумала Алина, – как: нибудь справлюсь и сама». Едва капитан, оставив ее за своим столом, исчез из кабинета, сходила в архив за материалами прошлогодними: нынешние лежали тут, в сейфе, в ключах от которого Мазепа ей не отказал: понимал, должно быть, что иначе придется подчиниться приказу сверху, а подчиняться приказам он (Алина верно чувствовала) не любил. Подчинялся, конечно, но не любил и старался не ставить себя в такие положения.
Перевернув очередную страницу «Дела», она уперлась взглядом во вклеенный черно-белый снимок: интерьер давешней «Трембиты» с осыпавшимися стеклами витрин и осколками посуды; бледный человек у стойки; мертвое тело на полу… Алина извлекает из Мазепиного стола лупу, вглядывается в лицо бледного человека. Подходит к несгораемому шкафику, достает папку свежих фотографий давешнего трупа. Выбирает одну, кладет рядышком со вклеенной. Нечего и сомневаться: трупом давеча стал именно тот бледный человек. А может, и не бледный вовсе? Может, просто такое освещение было, когда фотографировали?.. Почуяв след, Алина лихорадочно переворачивает несколько страниц и на конец находит изображение того, прошлогоднего, трупа. Лица трупов, естественно, разные, иначе и быть не может; зато одинаковыми по размеру и по расположению оказываются дырочки во лбах. Совпадение? Но в совпадения Алина верит плохо. Она отлистывает «Дело» назад, возвращается к прошлогоднему снимку, к общему плану разгромленного ресторана. На соседней по развороту странице, под типографским грифом «Объяснение», от руки написан текст, который Алина, продираясь сквозь не вполне внятный почерк, принимается читать полувслух:
– «Последний посетитель ушел около одиннадцати. Я повесил табличку, но дверь почему-то не запер…»
– «Почему-то»… Странное словцо, а особенно здесь, в столь серьезном контексте. Не бывает «почему-то», не бывает! – злится Алина. – На каждое «почему» всегда существует и потому». – И пытается перенестись туда, в прошлый год, в ресторан, ставит себя на место Мазепы, слушающего среди осколков медленные, словно выдавливаемые между губ, показания человека, чьих показаний никто уже никогда больше не услышит…
– «Ага, почему-то не запер. Володя, – кивает ресторанный хозяин вниз, на труп, – занимается своими бутылками, стаканы протирает, что ли. Я подбиваю бумаги, считаю бабки. Девочек мы отпустили еще раньше…»
«Почему отпустили раньше?» – забрасывает Алина в память, стараясь не прерывать воображаемой сцены.
– «И тут – дикий визг тормозов. Знаете, как в кино… в американском…»
За последние два года Алина много пересмотрела американского кино по мужнину видику, и ей не представляет труда перенестись воображением еще на полчаса назад: машина без номеров, взвизгнув тормозами, замирает, как вкопанная, возле входа в «Трембиту». Один остается за рулем, двое в джинсовых кепках (Алина видела эту парочку позавчера на рынке – ее и подставила на место убийц), в носовых платках, оставляющих на лицах открытыми только глаза, врываются в помещение, вскидывают: один – автомат, другой – пистолет, – и тут же открывают огонь. Директор, белый от страха, падает за стойку. Бармен, получив в лоб шальную пулю, медленно оползает на пол. Джинсовые кепки стреляют еще с полминуточки, выходят вон, хлопают дверцами машины, и та, взвыв мотором, взвизгнув по асфальту задними колесами, срывается с места, исчезает за углом…
– Рэкет? – задает Алина сама себе вопрос. – Кто-то кому-то отказался платить? – И слышит прошлогодний голос Мазепы.
– Словом, пиф-паф ой-ой-ой? И вы даже не догадываетесь, кто бы это мог быть? – не столько спрашивает, сколько в ироничной своей манере утверждает капитан.
– Рэкетиры, наверное, – отвечает директор, и Алине не нравится, что их версии совпадают…
– Алина-Алина, на Ленина – малина! – голос Мазепы, уже не воображенный, натуральный, вырывает ее из ресторанчика: – Интер-ресное ограбление. Пиф-паф ой-ой-ой!
Алина поднимает голову от «Дела», оборачивается на двери, в которых стоит капитан.
– Я лучше почитаю, а, Богдан?
– Да ты не бойся, насчет малины пошутил: для риф мы понадобилась. Помнишь, как Незнайка стихи сочинял? На настоящую малину я б тебя и не взял… Ну-ка, ну-ка… – вдруг заинтересовывается капитан, подходит к Алине. – Получила разрешение залезть в архив! Впрочем, да. Забыл, у тебя ж безотказное средство. – Тон Мазепы вдруг меняется, становится холодным, желчно-презрительным, взгляд нарочито подробно скользит по Алине сверху донизу, словно по выставившей себя на продажу проститутке.