Два типа близости — духовная и физическая — не обязательно пересекаются. В густо населенных районах, подобных городским центрам, мы на какое-то время оказываемся физически близкими к огромному количеству людей, с которыми, однако, не чувствуем почти никакой духовной связи; как мы увидим в главе 3, в спрессованном пространстве города физическая близость существует одновременно с духовной отдаленностью (действительно, жизнь в городе требует владения сложным искусством «нейтрализации» влияния физической близости, иначе она повлечет за собой духовную перегрузку и навяжет нам моральные обязательства, слишком обременительные для нас; все городские обитатели прекрасно владеют этим искусством). Духовная или нравственная близость заключается в нашей способности (и готовности) испытывать чувство товарищества: воспринимать других людей как субъектов наравне с собой, с их собственными целями и правом добиваться этих целей, с их эмоциями, подобными нашим, и такой же способностью испытывать наслаждение и страдать от боли. Чувство товарищества обычно предполагает эмпатию, т. е. способность и готовность поставить себя на место другого человека, посмотреть на вещи глазами другого. Она также сопровождается способностью к сочувствию — умению радоваться удачам других и печалиться их бедами. Этот тип чувства товарищества является наивернейшим признаком (а фактически — смыслом) духовной и моральной близости, которая угасает, иссякает по мере отдаления.

Из всех различий и разделений, позволяющих мне наблюдать «перерывы постепенности», воспринимать различия там, где иначе мог быть плавный переход, подразделять людей на категории в зависимости от их отношения и поведения, одно различие проявляется сильнее и больше влияет на мои отношения с другими, чем все остальные, которые я представляю себе и воспроизвожу в своем поведении, — различие между «мы» и «они». «Мы» и «они» — это не определения двух отдельных групп людей, а названия различия между двумя совершенно разными отношениями: эмоциональной привязанностью и антипатией, доверием и подозрительностью, безопасностью и страхом, общительностью и неуживчивостью. «Мы» — группа, к которой я принадлежу. Я хорошо понимаю, что происходит внутри группы, и поскольку я это понимаю, я знаю, как мне действовать дальше, чувствую себя уверенно, как дома. Группа является, так сказать, моим естественным окружением, местом, где мне нравится бывать и куда я возвращаюсь с чувством облегчения. «Они», напротив, — это та группа, к которой я не могу или не хочу принадлежать. Мое представление о происходящем в ней весьма смутно и отрывочно, я плохо понимаю ее поведение, поэтому ее действия для меня большей частью непредсказуемы и отпугивают. Я склонен думать, что «они» отплатят мне за мое недоверие и опаску той же монетой, ответят на мою подозрительность тем, что затаят на меня не меньше обиды, чем я могу затаить на них. Поэтому я ожидаю, что они будут действовать вопреки моим интересам, будут стараться причинить мне вред и содействовать моей неудаче, что они порадуются моему несчастью.

Различие между «мы» и «они» в социологии часто представляется как различие между внутригрупповыми и межгрупповыми отношениями. Эта пара противоположных отношений неразделима: не может быть внутригрупповых чувств без межгрупповых отношений, и наоборот. Две стороны, два участника данной концептуально-поведенческой противоположности дополняют и обусловливают друг друга: только благодаря ей они вообще имеют какой-либо смысл. «Они» — это не «мы», и «мы» — это не «они»; что такое «мы» и «они», можно понять, только рассматривая их вместе, во взаимном конфликте. Я рассматриваю мою группу как «мы» только потому, что некоторую другую группу рассматриваю как «они». Две противоположные группы размещаются на моей мысленной карте мира на разных полюсах антагонистических отношений; этот антагонизм делает обе группы «реальными» для меня, а также удостоверяет их внутреннюю согласованность, которую я у них предполагаю.

Противостояние (оппозиция) — прежде всего орудие, используемое мною для того, чтобы очертить мой мир (мой принцип классификации, схему, приписывающую другим их места на моей карте разделенной вселенной). Я использую его для того, чтобы отличить мою школу от соседней; «мою» футбольную команду от команды соперников; зажиточных и, следовательно, почтенных налогоплательщиков, вроде меня, от «паразитов», которые норовят жить за чужой счет; моих миролюбивых друзей, которые не хотят ничего, кроме развлечений, от полиции, которая всячески препятствует этому; нас, законопослушных, уважаемых граждан от «всякого сброда», отвергающего все правила и пренебрегающего порядком; нас, надежных, работящих взрослых от диких, несуразных подростков; нас, молодежь, которая хочет найти свое место в жизни и сделать этот мир лучше, от стариков, хватающихся за свои устаревшие принципы; моего великодушного и доброжелательного народа от его агрессивных, злых и коварных соседей.

Из этой взаимной неприязни мы и они, наша группа и другая группа каждый раз получаем соответствующие характеристики и особую эмоциональную окраску. Можно сказать, что противостояние определяет обоих его участников. Можно также сказать, что каждая его сторона устанавливает свою тождественность на основании того факта, что мы рассматриваем ее как участника антагонизма. Из этих наблюдений мы можем сделать весьма любопытный вывод: другая группа является той самой воображаемой противостоящей стороной, тем противовесом, который необходим нашей группе для самоидентификации, для ее согласованности, внутренней сплоченности и эмоциональной безопасности. Готовность к сотрудничеству внутри группы требует как бы подтверждения в форме отказа от сотрудничества с кем бы то ни было другим. Можно даже сказать, что действительное присутствие группы, поведение которой предположительно было бы таким же, как и у другой группы, нигде не обнаруживается; если бы такой группы не существовало, ее следовало бы придумать ради сплоченности и целостности данной группы, которая должна определить врага, чтобы обозначить и охранять свои границы, а также обеспечивать лояльность и сотрудничество внутри. Это все равно, что мне надо испытать страх перед дикими зверями, чтобы почувствовать себя в безопасности где-то дома. Для того чтобы на самом деле ощутить, что такое «внутри», должно быть нечто «вне».

Чаще всего образцом взаимной симпатии и взаимопомощи, которые мы приписываем, требуем или ожидаем получить от своей группы, служит семья (не обязательно та, которую мы знаем по собственному, не всегда счастливому опыту, но и та, которую мы представляем себе как «идеальную семью», как желаемое). Идеалы, идеальные чувства, окрашивающие отношение к большинству своих групп, — это солидарность, взаимное доверие и «общая связь» (т. е. обязательство помогать сотоварищу, даже в ущерб себе, всегда, когда эта помощь требуется). Так предположительно должны вести себя по отношению друг к другу члены одной семьи. Идеальные отношения между родителями и детьми представляют собой идеальную модель отношений любви й заботы, согласно которой верховная власть или сила употребляются только в интересах слабой стороны. Идеальные отношения между мужем и женой показывают пример взаимодополняемости: только вместе, делая то, что каждый из них делает лучше другого, они могут достичь цели, которой оба желают и добиваются. Идеальные отношения между родными братьями и сестрами являются прототипом бескорыстного сотрудничества, соединения усилий для общего дела, солидарного поведения типа «один за всех, все за одного». Вы, наверное, замечали, что люди, желающие сформировать чувство взаимной преданности у своих слушателей или собеседников, любят использовать метафору братства и обращаться к ним как к «братьям и сестрам». Чувства национальной солидарности и готовность пожертвовать собой ради народа побуждаются обращениями к родине как к «матери» или «отечеству».

Взаимопомощь, защита и дружба представляют собой, таким образом, воображаемые правила внутригрупповой жизни. Когда мы думаем о тех, кого причисляем к своей группе, то надеемся, что если бы между ними и существовали разногласия, то они старались бы вести себя так, словно взаимоприемлемое решение этих разногласий и всеобщее согласие в принципе являются желательными и достижимыми. Мы надеемся, что они начали бы обсуждать решение в дружественной, миролюбивой манере, помня об общности их интересов. Расхождения во мнениях между ними рассматривались бы, напротив, как временный казус, который будет устранен, как только стороны «ознакомятся со всеми фактами по данному вопросу» и смогут высказать свои истинные суждения, не позволяя всякого рода путаникам (наиболее вероятно — агентам «другой стороны», «внедрившимся» и только прикидывающимся «своими») вводить себя в заблуждение. Все это заставляет нас воспринимать отношения внутри группы как теплые, эмоционально насыщенные, проникнутые взаимной симпатией и благодаря этому возбуждающие в каждом преданность и верность, необходимые для сплоченной защиты группы от всех и каждого.