За семь лет накопил он немалые деньги, так что, когда начался весь этот балаган, когда пошла стрельба и взрывы в автобусах, когда армия закрыла дороги, а полиция принялась вытурять незаконных арабов из пределов зеленой черты, когда весь прежний уклад обрушился окончательно и безвозвратно, тогда-то, слава Аллаху, нашлось у него с чем вернуться в родную деревню. Глоток воды на родной земле лучше чашки меда на чужбине. Только вот и тут все изменилось. Прав оказался отец: ушел из дому — потерял уважение. В деревне царили теперь новые порядки, новая власть, новые господа. Из Рамаллы приезжали на новеньких джипах важные пузатые начальники в беретах и униформе, иногда заворачивали на сверкающих «BMW» еще более важные и еще более пузатые боссы в дорогих итальянских костюмах, протягивали два расслабленных пальца — то ли для рукопожатия, то ли для поцелуя. Деревенские на всякий случай целовали, что не отвергалось, а наоборот, благосклонно приветствовалось.

Все вдруг подорожало, даже то, что раньше было бесплатным. За пустячную справку драли бешеный бакшиш. Чуть что — по мордам, а то и в кутузку засунут, но не в прежнюю, еврейскую, с едой и адвокатом, а в новую, свою — с голодухой и зуботычинами. Тут-то и пожалел Зияд, что не вернулся годика на два пораньше. Вон, старый дружок Марван и на этот раз обошел младшего приятеля. Да как еще обошел! Не зря про таких говорят: брось его в воду — вынырнет с рыбой в зубах. Теперь сидел Марван в Рамалле, высоко сидел, в службе безопасности у самого раиса. А все почему — вовремя догадался жениться, и не просто жениться, а на министерской племяннице; уже и сына родил, Нацера, и звался он потому теперь не Марван, а почтительно — Абу-Нацер. Эх…

Погрустил Зияд, повздыхал, да делать нечего — упущенного не вернешь. Не всегда ветры дуют, как кораблям хочется. Хорошо еще, что есть у него пара белых динаров на черный день. Пошел к отцу за советом. Отец подумал, покурил, пожал плечами: «Не знаю, Зияд. Не понимаю я нынешней жизни. А что б тебе семитрейлер не купить? Будешь овощи возить из Иордании, большие деньги зашибать…» Вот так. Зияд только рукой махнул. Ну что отец еще может посоветовать? Всю жизнь огурцами торговал, что он кроме этого знает?

А может, и впрямь попробовать? Поехал Зияд в Рамаллу, лицензию делать. И началась карусель… Для начала пришлось купить обычные водительские права — до этого-то он водил так, без бумажки. Хотел заодно заплатить и за лицензию на семитрейлер, но тут чиновник неожиданно заупрямился. Ты, говорит, что — сбрендил? На семитрейлер учиться надо по-настоящему, иначе никак. Это тебе не «субару». Зияд уж его и так, и эдак — ни в какую. Я бы, говорит, тебе дал, но не могу, нету у меня такого права. Семитрейлерами, говорит, у нас один старикан заведует, по имени Нусейра. Так этот старый гриб бакшиш не берет, сам у всех тесты принимает. Тяжелый случай… когда он уже подохнет, старый пес?.. Пришлось учиться.

Долго учился, целых полгода, а первый тест все равно провалил. У старого Нусейры с первого раза никто не сдавал. А как сел во второй раз, въехали во двор три джипа, перегородили дорогу… что за дела? Нусейра из окошка высунулся, орет благим матом: кто, мол, такие?!. почему мешаете?!. а ну, вон отсюда!.. И тут выходит из второго джипа старый знакомец Марван… или как его сейчас… Абу-Нацер — собственной персоной. И в руках у него автомат Калашникова. И дает он из этого автомата длиннющую очередь аккурат по передним колесам учебного семитрейлера.

А когда смолкает эхо от очереди, выясняется, что нет больше звуков во всей Рамалле, а может, и во всем мире. Все молчат, даже птицы, даже старый Нусейра. И в этой звенящей тишине тихо так говорит Абу-Нацер старому Нусейре: «А ну-ка, выходи ко мне сюда из кабины, ты, старая вонючая дырка от обезьяньей задницы. И ты, Зияд, выходи. Сегодня я тесты принимаю.» И лениво, не глядя, бросает автомат назад, прямо в руки подскочившему помощнику. А старый Нусейра спускается вниз, белый, как бумага, но прямой, как карандаш; встает перед Абу-Нацером и смотрит ему в глаза, не отворачиваясь.

«Ты, — тихо говорит Абу-Нацер. — Ты про меня слышал?»

Молча кивает старый Нусейра.

«Ага, — тихо говорит Абу-Нацер. — Ты слышал, что Селим — мой человек?»

И снова кивает старик.

— «Ага. Так чего ж ты ему тест не засчитал? А?»

Молчит старый Нусейра.

И тогда Абу-Нацер наклоняется и вынимает кастет из наколенного кармашка своих форменных пятнистых штанов, и тщательно прилаживает этот кастет к руке, чтобы лег поудобнее, а все молчат и смотрят, и старый Нусейра тоже. А потом Абу-Нацер все так же неторопливо размахивается и бьет старого Нусейру прямо в рот, и Нусейра падает на четвереньки, и кровь капает из него, как из крана, вперемежку с белыми обломками зубных протезов. И тут Абу-Нацер начинает кричать, громко и страшно, и все вокруг как-то съеживается и замирает. Он кричит очень грубые слова, Абу-Нацер. Старики не должны слышать таких слов. Наверное, он очень силен, Абу-Нацер, если может позволить себе говорить такие слова старикам. Потом он замолкает, переводит дух и протягивает назад руку. А дураки помощники не знают, что именно ему подать, только стоят и растерянно переглядываются, и на лицах у них улыбки пятилетних детей.

«Нож! — кричит Абу-Нацер. — Дайте мне нож, кретины! Этот пес плохо слышит! Забил уши грязью, пес? Сейчас я тебе их прочищу…»

Он оглядывается, находит взглядом Зияда и протягивает ему нож: «Эй, земляк! Ну-ка помоги уважаемому тестору! Отрежь ему ухо. Любое, на твой выбор. Чтоб лучше слышал.»

А Зияд пятится, спотыкаясь и тряся головой, пятится, пока не упирается в ствол чьего-то автомата, сзади, за спиной: «Что ты, Марван?.. Как можно?.. За что?.. Нет, нет, я не буду… не буду…»

«Не будешь? — удивленно переспрашивает Абу-Нацер. — Не будешь? И ты туда же? Ну смотри… Играешь со змеей — не зови ее червяком. Ладно, с тобой я еще разберусь… А тебе, старый пес, не повезло. Видишь, ученик помогать не хочет. Так что придется самому. Слушай внимательно, падаль. Принесешь мне лично права для Селима и твое собственное ухо впридачу. Понял?»

Взревели джипы, выбрасывая из-под колес грунт и мелкие камешки, опустел двор, как будто и не было ничего — разве что бурые пятна в пыли, да грязь на трясущихся коленях старого Нусейры. Пойдем в контору, старик, там вода, умоешься. Накрылся зиядов тест, придется новый назначать.

Тест Зияд сдал, но не Нусейре. Ушел Нусейра на пенсию. А права он Абу-Нацеру все-таки принес и ухо свое тоже. Как начали сынов его брать по очереди, начиная с младшего, так и сломался старик. На втором сыне сломался — пошел к хирургу, тот все сделал аккуратно, под наркозом. А и верно: ухо-то — черт с ним, сыновей жальче.

Начал Зияд на семитрейлере ездить. Опять отец прав оказался — работа хорошая, прибыльная, спокойная, никто над тобой не сидит… сам себе слуга и начальник. Поставил дом, женился, не так, как Марван — на выгодной, а как отец посоветовал — на красивой. Деньги, они приходят и уходят. Женишься на обезьяне из-за денег, деньги уйдут, а обезьяна останется. В Иордании тоже женился, и тоже на красивой. Две жены, одна здесь, другая там — красота! Ездишь от одной к другой и не просто так, что захотел — поехал, захотел — не поехал, а вроде как по рабочей необходимости, деньги зарабатывая. Так что ни той, ни другой не обидно. Потолстел Зияд от хорошей жизни, расслабился, забыл про Абу-Нацера, про угрозу его опасную, напрочь забыл. А зря.

Пять лет прошло, и все опять поменялось. Кончилась спокойная жизнь, началась война, да такая, что прежний балаган детским садом показался. Армия перекрыла дороги, танки встали в Рамалле, заперли раиса, король границу запечатал… ездить стало некуда. Про Абу-Нацера разные слухи ходили: то ли убит в перестрелке, то ли взорвали его в машине вертолетной ракетой, то ли сидит в армейской тюрьме… Ну и ладно, Зияду спокойнее. Не то чтобы он евреям сочувствовал — нет, этого и в помине не было… а вот про Марвана Абу-Нацера злорадствовал: так ему и надо, волчаре… ишь, возомнил о себе! Правильно отец говорит: любая птица, даже та, что очень высоко залетает, все равно рано или поздно садится на землю, как все. Вот и Абу-Нацера приземлили.