– Говори, чего ты боишься?!

– Я не боюсь, – прошептал парень. – Только посадите меня.

– Говори правду или отправляйся домой.

– Я сказал правду, – бормотал Козловский. – Я украл… Вы понимаете, я сам признаюсь…

Еще мгновение, и он бы расплакался. Ольшак поднял двумя пальцами клочок бумаги и громко прочитал записку. Затем, помолчав, добавил:

– Милиция, мой милый, это такое учреждение, которое многое знает. Или ты думаешь, нам о тебе ничего не известно? Это твой адрес?

– Нет, – прошептал парень.

– Не стоит врать, правда? А чей?

– Одной девушки, пан инспектор. Я познакомился с ней в кафе, и она записала, где живет…

– Как зовут девушку?

Козловский задумался. Пауза была слишком длительной для того, чтобы ответ показался правдоподобным.

– А где ты познакомился с Конрадом Сельчиком? – спросил Ольшак.

– Я только фамилию слышал. А может, читал в газете. Да, наверное, это тот самый, который покончил жизнь самоубийством.

– На этой бумажке, – раздельно сказал Ольшак, – записан адрес Сельчика. А ты говоришь, что не знал его.

– Я не был с ним знаком, пан инспектор, честное слово, может быть, когда и встречались, а может, что-то слышал…

Ольшак встал и наклонился к Козловскому.

– Он бросился с балкона накануне происшествия с тобой. Или ты тоже хотел покончить счеты с жизнью? Все вранье сначала до конца. Ты знаешь, что за ложные показания тебя могут привлечь к ответственности? Подумай: тебе лучше самому сказать правду, чем услышать ее от меня.

Парень взглянул исподлобья, поправил бинт, потом нашарил в кармане платок и высморкался. Ольшак вернулся к столу.

– Вы задержаны на сорок восемь часов, – сказал он официально. – Вашу дальнейшую судьбу решит прокурор.

Спрятав обрывок салфетки в ящик стола, инспектор приказал увести Козловского.

Почему он его задержал? С Ольшаком часто случалось, что он действовал импульсивно и не всегда мог аргументировать свои решения. Начальник уголовного отдела майор Керч, который был моложе Ольшака, по крайней мере, лет на десять, решил бы не задумываясь: «Выпустить, проверить, присмотреться». А теперь он, безусловно, спросит: «Опять интуиция, капитан Ольшак?» Про себя же подумает: «Стареет инспектор!» И вернется к делу о краже в ювелирном магазине, расследование которой тянется уже второй месяц без заметных результатов.

А чем занимается в это время хорошо сработавшаяся группа капитана Ольшака, в которую входят такие способные люди, как поручик Кулич и старший сержант Марыся Клея? Эта группа выясняет причины самоубийства магистра экономики Конрада Сельчика. Почему Ольшак не закрывает дело? Опять какие-то осложнения? А есть ли они на самом деле? Человек выбросился с девятого этажа дома на Солдатской улице, оставив записку. Графологи утверждают, что она написана рукой Сельчика. «Прошу никого не винить. Умираю, так как это наилучший выход». Вроде бы все ясно…

– Чего ты хочешь? – спросил его на днях Керч. Они перешли на «ты» года два назад, когда Ольшак нашел убийцу таксиста Гжеляка. Это был его самый большой успех.

– Хочу, – сказал Ольшак, хотя знал, что не сможет переубедить начальника уголовного отдела, – хочу выяснить несколько существенных деталей…

Инспектор посмотрел на мятый обрывок салфетки, найденный у Козловского, и расправил его на столе.

Ольшак сидел напротив майора Керча, читавшего следственные документы, и старался припомнить все странные, как он считал, подробности, связанные со смертью Конрада Сельчика.

Итак, 4 сентября, то есть три дня назад, в 1.15 ночи с балкона нового дома на Солдатской улице выбросился магистр экономики Конрад Сельчик тридцати трех лет, холостяк. Милиция, вызванная по телефону дворником, прибыла через двенадцать минут. Около трупа находилась невеста Сельчика Иоланта Каштель. Девушка была в полуобморочном состоянии, ее с трудом удалось оторвать от тела. Когда через несколько минут приехал поднятый с постели Ольшак, несколько жильцов дома вышли во двор, однако подойти близко никто из них не решился, ибо зрелище было действительно не из приятных. Бывают разные смерти, многое приходилось видеть Ольшаку, но такое… Дом заселили недавно, строители не разобрали еще подсобных помещений, где хранились всякие инструменты и материалы. Сельчик, упав с девятого этажа, ударился головой о пологую крышу инструменталки и потом уже рухнул на бетонные плиты двора, недалеко от песочницы. Удар был сильным – ботинок с ноги самоубийцы отлетел почти на двадцать метров. Милиция составила акт, сфотографировала труп и отправила его в морг. Врач «Скорой помощи» занялся Иолантой Каштель, а следователи поднялись на девятый этаж.

Сельчик жил в однокомнатной квартире под номером 34, дверь была закрыта изнутри на задвижку и цепочку: цепочку пришлось распилить ножовкой, задвижку подняли без труда. Обычная однокомнатная квартира: комната – восемнадцать квадратных метров, ванная, кухня. В глаза сразу бросился необыкновенный порядок, царящий в помещении. Очевидно, Сельчик был педантичен буквально до последней минуты. В комнате стояли тахта под пестрым покрывалом, стеллажи с книгами, расставленными по разделам и алфавиту, стол, два кресла и стул, все как будто минуту назад вычищенное и протертое. На столе – ничего, кроме последнего письма самоубийцы и старательно вымытой пепельницы, никаких, абсолютно никаких предметов, которые бы находились не на своем месте. Посуда в шкафчике, аккуратно развешанные полотенца в ванной, туалетные мелочи на подзеркальнике.

Тот же самый идеальный порядок инспектор Ольшак застал, когда пришел сюда на следующее утро. Только белый порошок покрывал мебель, стол, трубку телефона, с которых оперативная группа снимала отпечатки пальцев. Собственно, для такого очевидного случая это была простая формальность. Но ведь еще вчера, прежде чем он получил результаты дактилоскопии и прежде чем начались допросы, Ольшак сказал, что сам берется за расследование.

Как всегда, он поддался первому впечатлению: эта удивительная чистота в квартире, этот порядок поразили его. Инспектор не мог представить себе человека, который сначала старательно убрал комнату, а потом выбросился с девятого этажа.

Ольшак сел в глубокое кресло и принялся за осмотр ящиков стола. В среднем лежала рукопись неоконченной докторской диссертации. Первый раздел содержал рассуждения, которые покойный кандидат в доктора назвал «Типичные ошибки, или Магия статистики». Рукопись пестрела научными терминами, но можно было понять: Сельчик хотел показать, что в поле зрения экономики порой не попадают отброшенные как статистически незначительные, интересные факты о работе мелких предприятий, в то время как выяснение этих нетипичностей может иметь в отдельных случаях решающее значение. Одним словом, покойного интересовали нетипичные факты и случаи, которые обычно в статистических таблицах фигурируют в рубрике «И другие». Ольшак подумал, что в этом что-то есть, и выдвинул следующий ящик… Он нашел две-три открытки с поздравлениями, письма от бывших друзей-студентов, не содержащие ничего существенного, письма от какой-то родственницы из Варшавы и несколько старых фотографий. На одних были изображены, по всей вероятности, родители Сельчика и он сам в студенческие времена. На других – веселые компании на улицах, на пляжах, в море. И ни одной фотографии, ни одной открытки от девушки – это сразу бросалось в глаза. Как будто самоубийца перед смертью уничтожил все, что говорило бы о его личной жизни. Была еще здесь старательно перевязанная папка с документами: диплом, несколько свидетельств о наградах и премиях, копия договора с ГТИ – Государственной торговой инспекцией, где Сельчик работал. Мало, страшно мало. Ольшак перевидал на своем веку столы многих людей и знал, сколько бумаг, мелочей и безделушек накапливает человек за свою жизнь.

Позже, когда инспектор осмотрел рабочий стол Сельчика в ГТИ, он обнаружил то же самое. Папки со служебными бумагами, которыми Сельчик занимался в последнее время, черновые записи отчетов ревизий. Из них явствовало, что Сельчик добросовестно и серьезно относился к своей работе, никому не давал поблажек, и можно было даже считать, что принимал во внимание самые незначительные мелочи. В обоих столах – и дома, и на работе – все как бы специально было приготовлено для постороннего. Ольшак не мог себе представить человека, который в любую минуту может открыть ящик стола и сказать: «Смотрите!» Но с Сельчиком обстояло именно так.