– Еще одно, пан Брокат. То, что клоун, найденный в вашем магазине, был одноглазым, имеет какое-нибудь значение?

– Одноглазым? Нет, не знаю.

Судя по выражению лица, ювелир действительно не понимал, в чем дело. Этот визит в милицию стоил ему немало нервов. Тогда почему он пришел? Человек, потерявший сорок тысяч, сначала скрывает от милиции факт, который мог бы привести к поимке бандитов, а потом ни с того ни с сего приходит и сам все выкладывает как по нотам?

Ольшак допивал уже вторую чашку кофе. Отправив Кулича с Брокатом писать протокол, он приказал привести Козловского. Что-то не нравилось ему в этом деле. Каждый день прибавляет новые подробности, которые, вместо того чтобы прояснить ситуацию, все сильнее ее запутывают. Правда, одно инспектор знает наверняка: клоун означает шантаж, своего рода расписку в получении дани. Однако узнал он об этом как-то чересчур легко. Итак, если это только шантаж, клоун у Сельчика означает, что и он стал жертвой. Что же нужно было скрывать тридцатитрехлетнему магистру экономики, ревизору ГТИ, известному своей неподкупностью? Почему-то инспектору вспомнились слова Ро-вака, что тот недолюбливает людей с чересчур чистыми руками. Может, в этом есть какой-то смысл? Если шантажисты имели ключик к Сельчику, то самоубийство объяснимо. Ему нечем было платить. Он получал две с половиной тысячи злотых в месяц, жил скромно, питался в столовой, сумел из своей зарплаты выкроить на жилищный кооператив, отложил на сберкнижке около восьми тысяч. «Надо будет проверить, – отметил про себя Ольшак, – не снимал ли Сельчик с книжки в последнее время крупных сумм. И Козловский. Какую роль он здесь играет?»

Мысли инспектора прервал приход Козловского в сопровождении милиционера. Измятый пиджак, ботинки без шнурков…

– Садись, – Ольшак показал на стул. – Значит, наврал нам?

– Нет.

– Спавач утверждает, что не было у него никакой кражи ни в мае, ни в апреле, ни в июне. Никогда, понимаешь? Может быть, ты обворовал не Спавача, а другой мазагин? Назови адрес, мы проверим.

– Я хорошо помню, что это был магазин Спавача.

– А может, ты только планировал ограбление?

– Я украл около тридцати свитеров.

– И что с ними стало?

– Загнал. На базаре. За полцены. Несколько штук сбыл в «Спутнике».

Ольшак вспомнил свитер Янека. Именно в то время сын купил его у Козловского, так что, может, это и правда.

– Ты помнишь, кому продавал, Тадек?

Парень вздрогнул и ощетинился.

– Меня зовут Войцех, а не Тадек.

– Однако некоторым девушкам ты представляешься как Тадек.

– Ну вы же знаете, пан капитан, как это с девушками… – Козловский старался придать своему голосу шутливый и фамильярный тон, но Ольшак чувствовал, что это только маска, что Козловский сейчас сосредоточен и напряжен.

– Одна девушка, довольно интересная, искала тебя в «Спутнике». Ты знаешь, о ком я говорю… Она живет на Солдатской.

– У меня столько знакомых девиц, – Козловский силился поддержать взятый тон, но это у него никак не получалось. Страх вылезал из него, как солома из лопнувшего тюфяка.

– Ты догадываешься, кого я имею в виду. Ты был у нее в день смерти Конрада Сельчика, усыпил ее, украл ключи, а потом ночью, когда девушка спала, вернулся в ее квартиру, перелез через стенку, разделяющую лоджию Кральской от лоджии Сельчика, и… – инспектор сделал паузу.

– Нет! – крикнул задержанный. – Я этого не делал! Это Сташек! Я только ключи… Я ему отдал ключи… – Неожиданно Козловский побледнел, разрыдался, сделал попытку встать и упал на пол прямо под ноги Ольшаку. Этого инспектор никак не ожидал.

Прежде чем успел прибежать с первого этажа врач, секретарша вылила на Козловского полграфина воды.

– Шок, – констатировал доктор. – У него было какое-то сильное потрясение. Может, чего-то испугался, – он воткнул иглу в руку парня. – Нужно дать ему несколько дней отдыха.

– Плохо, – сказал Ольшак. – Мы не закончили интересный разговор.

– Сейчас он ничего тебе не скажет, – врач кивнул на стеклянные, отсутствующие глаза Козловского. – Убийца?

– Не знаю, – сказал Ольшак. – Не знаю еще многих вещей. Например, мне неизвестно, можно ли убить самоубийцу.

Дождавшись, когда врач уйдет, Ольшак попросил у секретарши третью за сегодняшнее утро чашку кофе.

Доктор не любил, когда пациенты не выполняли его указаний. А кофе инспектору он запретил категорически.

Едва он закрыл за собой дверь вагона, как экспресс, следующий в Варшаву, дернулся, и уже через минуту Ольшак увидел из окна проплывающие мимо строения. Поезд, набирая скорость, миновал застекленные цехи нового комбината, а когда Ольшак на минутку вошел в купе, чтобы положить портфель на полку, и, возвратившись в коридор, мимоходом бросил взгляд в окно, то увидел уже только исчезающую башню релейной станции на Бернардинском холме. Инспектор вспомнил, что ничего не ел с утра, а утром успел только перехватить один бутерброд, так как спешил в жилконтору.

Вагон-ресторан был полон. Ольшак с трудом нашел свободное место за столиком, где, судя по обрывкам разговора, три снабженца «обмывали» заключенные в его городе сделки.

День был горячим. Едва увезли Козловского, как пришло известие из Варшавы, что багажные бирки, подобные найденной в машине Иоланты Каштель, выдавались пассажирам рейса № 114 Париж – Варшава третьего сентября, то есть за день до смерти Сельчика. Варшава сообщала, что этим рейсом прибыло сорок восемь человек, из которых двадцать девять задержались в Польше, а остальные после краткого пребывания на аэродроме проследовали дальше. Инспектору передали список двадцати девяти оставшихся пассажиров. Семеро французов, английская супружеская пара, американец, индус, остальные поляки. Кто-то из этих людей был в их городе, и, если верить Иоланте, самое позднее третьего сентября, так как она чужих в своей машине не возила. Сельчик иногда брал ее «сирену». В день смерти он вышел около девяти. Известно, что поехал на вокзал, может, именно, за этим пассажиром из самолета, который и обронил в машине Иоланты кусочек багажной бирки.

Ольшак вызвал Келку, изрядно подрастерявшего после встречи с Роваком былую самоуверенность, и послал его со списком по всем отелям города, не минуя даже пригородного кемпинга. Едва молодой человек вышел, как к инспектору ворвалась Марыся Клея и, не говоря ни слова, положила на стол фотокопию какого-то отпечатанного на машинке списка.

– Что это? – спросил Ольшак.

– Прошу прощения, что так поздно, шеф, но в лаборатории столько работы. Я дала им пленку в восемь, проявили только час назад. Фотография была еще мокрой, но я все-таки решила кое-что проверить. Не знаю, может, мне достанется за эту инициативу.

Ольшак, рассматривая снимок, одним ухом прислушивался к Марысиной болтовне. Что это? С первого взгляда видно, что это список магазинов, главным образом частных. Кое-что начинало проясняться.

– Ты нашла его у Махулевича?

– Да, шеф, правда, я не знала, имеет ли это какую-нибудь связь с нашим делом, но минуту назад Кулич рассказал мне о показаниях ювелира Броката, так что все одно к одному. Я испробовала свои способности фотолюбителя, когда мой поклонник решил угостить меня кофе.

В списке фигурировали сорок девять магазинов. Перед названием торгового предприятия или фамилией владельца, а также адреса стоял педантичный номер.

– Броката в этом списке нет, а Спавач есть, – заметил Ольшак. – Скорее всего это приобретатели игрушек. Так в чем заключалась твоя инициатива?

– Был у меня один план, и, по-моему, неплохой. Пока в лаборатории возились со снимками, я пошла в ГТИ и под разными предлогами взяла образцы шрифта всех трех машинок, которые там есть. – Марыся вынула из сумки и положила перед Ольшаком страницу машинописного текста. – Видите «е» и «т»? Эти литеры повреждены. В последнем номере «Криминалистического обозрения» мне попалась статья о сравнении машинописных шрифтов. Конечно, нужно будет послать на экспертизу, но мне кажется, что это и так не вызывает сомнения.