- На молебен, все говорил, иду. Из Сибири в далекий град Киев, в Киево-Печерскую лавру. Все за нашего царя-батюшку помолиться там обещался. Я ему еще сухарей на дорогу дала и баранины кус зажарила, - призналась Ненила. - А он, ох, ох, душонка его бесстыжая, мне же в котелок, где уха для государя варилась, взял и подсыпал отраву.

- Повесили? - поинтересовался Гришатка.

- Нет, нет! Отпустил его государь. Говорит: "Ступай в свой Оренбург. Не имею на тебя зла, потому что человек ты глупый и темный. Иди и подумай". Да еще этому супостату десять рублей пожаловал. Чудной наш батюшка. К людям доверчив. Воистину царская, святая у него душа.

Пожалел Гришатка, что не к нему в руки старик попался. "Ишь ты, царя-батюшку явился травить! Да я бы его, как Хлыстова, на одну перекладину!" - совершил свой приговор Гришатка.

ПОРТРЕТ

Сидел как-то Гришатка в царевой горнице.

Взял лист бумаги, карандаш и стал рисовать портрет Пугачева.

Нарисовал коня, на коне верхом царя-батюшку. Бороду нарисовал, генеральскую ленту, пистолеты за поясом. Снизу написал: "Царь-государь Петр Третий Федорович".

Посмотрел Пугачев на портрет, усмехнулся.

- Похож, как есть похож. Мастак ты, Гришатка. - Потом подумал и произнес: - А знаешь, Гришатка, я вовсе не царь.

Вылупил Гришатка на Пугачева глаза: "Ну и шутник батюшка. Право, такое скажет".

- Не царь, не царь, - повторил Пугачев. - А простой казак Пугачев Емельян Иванович. Вот так-то, Гришатка.

Лицо у Гришатки стало глупым-преглупым. Рот по-лягушечьи разинулся до ушей. Не знает, как и принять слова государевы.

- А как же царские знаки? - потянулся Гришатка рукой к груди Пугачева.

- Знаки? - Пугачев рассмеялся. - Так это с прусской войны. Картечины эти царские знаки мне припечатали.

Провалилась под Гришаткой земля. Голова закружилась. Думал, царь настоящий. А тут казак, да к тому еще и простой. Обидно до слез Гришатке. Смотрит мальчик на шапку свою, смотрит на валенки. Выходит, и шапка не царская, не царские валенки.

Бродил в этот день мальчик по Бердам, словно в воду опущенный.

А вечером под большим секретом рассказал о словах Пугачева Хлопуше.

- Эку новость принес! - рассмеялся Хлопуша. - Вестимо, не царь. Вестимо, Пугачев Емельян Иванович. Стал бы тебе настоящий царь воевать для народа землю и волю. Эх ты, Гришатка!

Смутился Гришатка.

- Царь наш батюшка, - продолжал Хлопуша, - тем и велик, что он сам из народа и что для народа он первый заступник.

- Так, дядя Афанасий, он же не царь!

- Как так - не царь? - оборвал Хлопуша. - Кто сказал, что не царь? Настоящий он царь!

Совсем замутилась Гришаткина голова. Вот так запутал Хлопуша!

- Царь он, доподлинный царь, - повторил Хлопуша. - Только не дворянский. Мужицкий он царь. Народом на царство венчан. Вождь он, Гришатка, народный. А сие выше, выше, чем царь. Понял?

- Понял, - произнес Гришатка. А сам подумал: "Выше, чем царь, - эка куда хватанул Хлопуша!"

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ДЕДА КОБЫЛИНА

- Говоришь, отпустил?

- Отпустил, отпустил, ваше сиятельство.

Рейнсдорп хмыкнул. Смотрит он на деда Кобылина. Ой, что-то не так говорит старик. Не может губернатор понять, как это так, чтобы злодей Пугачев - и вдруг отпустил подосланного с ядом к нему человека.

Рассказал Рейнсдорп о возвращении Кобылина своей жене генеральше, другим генералам и офицерам.

"Да, - призадумались те. - Тут неспроста что-то".

- Ваше сиятельство, - вдруг произнес офицер Гагарин. - А не перекуплен ли ваш Кобылин?

Все повернулись к Гагарину.

- Мысль такую имею, - продолжал офицер, - что прислан он сюда Пугачевым с целью убить вас, ваше сиятельство.

Лицо у Рейнсдорпа вытянулось.

- Что?!

- Ему, наверное, и деньги злодей подсунул.

Бросились обыскивать старика. Нашли у Кобылина пожалованные ему Пугачевым десять рублей.

- Ох, ох! - хватался за сердце Рейнсдорп. - Сквозь строй его, сквозь строй шпицрутенами. Не жалея, до смерти.

Схватили деда Кобылина, содрали до пояса одежонку.

Построили роту солдат. Погнали старика под солдатские взмахи.

Сам Рейнсдорп идет тут же, рядом.

- Признавайся! Признавайся! - кричит.

- Нет, нет моей вины, - твердит, изнемогая под ударами, дед Кобылин. - Я ли вам не правдой служил, батюшка Иван Андреевич, ваше сиятельство? Я ли вам не слуга? Пожалей, смилостивись, батюшка!

- Молчать, молчать! Ты не слуга мне. Ты есть вор и разбойник!

- Пожалей, не губи! - стонет Кобылин.

- Так ему, так ему! Хлеще!

Теряет от боли старик сознание.

- Батюшка...

Не отзывается генерал.

И вдруг встрепенулось что-то в деде Кобылине, рванулся он к губернатору.

- Изверг!.. Губитель!..

Собрал старик последние силы, плюнул в лицо Рейнсдорпу и тут же упал как подкошенный.

Кончился дед Кобылин.

"НА ШТУРМ! НА СЛОМ!"

Приказ к штурму был дан неожиданно.

Вечером над Бердами стал подыматься туман. Разлился, разошелся он в разные стороны. Словно кто из огромной бадейки хлестнул молоком по степи.

- Готовьсь! Готовьсь! - понеслось от землянки к землянке, от избы к избе.

Зашевелилось, задвигалось пугачевское войско. Заржали, почуяв скорое дело, кони. Заиграли трубы и дудки. Забегали сотники и командиры.

Пользуясь темнотой и туманом, подтянули пугачевцы мортиры и пушки к самым стенам Оренбурга. Пугачев расставлял войска. Конных в засады, пеших за земляные выступы и в овражные пади. Перед пушками приказал из каменных плит выложить защитные стенки. Сам проверил готовность орудий.

Зарумянилось небо, стал голубеть восток. Туман отступал, неохотно потянулся в низины.

- Начинай с мортир. Пали! - скомандовал Пугачев.

Мортиры навесным огнем плюнули первые ядра. Залп, второй, третий.

- Так их, так их! Молодцы, детушки!

- Жарь, не стой!

- Целься! Ура! Ух ты, в дом к самому генерал-губернатору.

Гремит, захлебывается, рассыпается дробью барабанный бой над стенами крепости. Палит караульная пушка. Переполох и смятение в Оренбурге.

- Не трусь, не трусь! - кричат офицеры.

- Солдаты, равняйсь!

- Канониры, к орудиям!

Тем временем Пугачев вывел из укрытия первую группу своих казаков и башкирцев. Рванулись они к крепостному валу.