Он вдруг подумал, что пока он бормотал про себя возвышенные стихи Эмили, у него была и энергия, и сила для действия, он бежал, прыгал, лез, и все тело было исполнено ловкости и уверенности. Он попытался вспомнить хоть одно четверостишие, но ничего не вспоминалось. Только одно и оставалось ему в таком состоянии духа: сжаться и ждать, как ждешь во время какого-нибудь массового стихийного бедствия, — когда от твоей личной инициативы почти ничего не зависит, — что с тобой может быть не более того, чем и с другими. С тайной фаталистической надеждой, что не может же ничего плохого случиться с таким большим числом людей, что это же противоречит каким-то высшим законам, в которые человек почему-то всегда в отчаянные минуты начинает верить. Ведь людей в толпе так много, и если будешь держаться большинства, то и с тобой ничего не случится, как и с остальными.

Но существа в капюшонах все приближались и приближались, осматривая и ощупывая пассажиров, словно власть имеющие, и никто не сопротивлялся, и ни с кем, и вправду, ничего плохого не происходило. А те, в капюшонах, шли все дальше и дальше. И вот они уже в середине салона. И тут великое сомнение и страх охватили Бориса. «А почему, собственно, я решил, что и ко мне отнесутся, как к другим? Но чем я выделяюсь? Я вроде бы и одет так, как все, и лицо, руки и ноги у меня, как у всех… Именем? Что имя? Пустой звук. Я же могу его и не называть!.. Скажу, что зовут меня Саша. А вдруг я одет как Шурик? Вдруг у Саш особые приметы?..» Но ни двинуться с места, ни придумать чего-нибудь спасительного он не мог, просто не в состоянии был. И только стихотворение ему удалось докончить.

«Поди узнай, который!..» — несколько раз повторил он в отчаянии. И тут появился последний куплет.

Ему, однако, опять повезло. Внезапно на задней площадке, у ступенек, состоялся следующий разговор.

— Вы сейчас не сходите? — это рослый мужик обратился к существу в капюшоне. Однако капюшон не ответил, даже движением не среагировал на вопрос и уж, конечно, не посторонился.

— Вы что не слышите?

— Тебе что за дело! Стой, где стоял, — ответ был произнесен хриплым, грубым и наглым голосом.

— Я выхожу, сейчас моя остановка.

— Ничего с тобой не случится, если и лишнюю проедешь!

— А коли мне надо, что тогда?!

— Надо через переднюю дверь выходить! Правил не знаешь?

— Ах ты, гнида! — взорвался вдруг мужик. — А твои дружки как вошли? Через переднюю? Так через нее входить тоже нельзя, а только выходить можно.

— Ладно. Разболтался. Стой, где стоял, пока цел!

— Ты с кем связался? Офонарел? — шепнул кто-то, стоявший рядом с Борисом, рослому мужику.

Тот замер. А Борис подумал, что теперь потеряна его последняя надежда, последний шанс, и что он пропал окончательно. Но мужик, видно, замолчал, собираясь с духом. И взревел:

— Да что за заразы! Совсем от вас житья не стало! Мало, что жрать нечего! Теперь еще распоряжаться, откуда мне выходить!.. Да пошли вы все!.. Откуда хочу, оттуда выхожу!

Троллейбус остановился. Мужик, схватив капюшон за грудки, так шмякнул его о металлический поручень, что крыс-сыщик ослаб и осел. Тем временем дверь отворилась навстречу ливню, брызги и запах дождя залетели внутрь троллейбуса. Борис краем глаза видел, как двое б капюшонах, работая локтями, пытались пробиться к ним. Но уже в следующую секунду он выскочил за мужиком под такой густой ливень, что тут же потерял из виду своего спасителя. Но ливень так же, очевидно, укрыл и его самого. Вжавши голову в плечи, ничего не видя, только слыша, что троллейбус отъехал, он бросился в нужном ему направлении. И в два прыжка оказался перед деревянной дверью в многоэтажном каменном доме. Дверь располагалась на углу, и к ней были подходы с проезжей части и из переулка. «То есть, — успел подумать Борис, — если погоня, если нападут, то могут с этих сторон блокировать выход, и тогда только или вознестись или под землею». Но размышлять было некогда, дождь лил, и Борис, промокший до нитки, рванул на себя дверь и вскочил внутрь. Дверь резко за ним захлопнулась.

Борис сделал шаг вперед, похлопывая себя по плечам и по рукавам пиджака, чтобы стряхнуть, сбить с одежды остатки воды. Но все равно он чувствовал себя насквозь промокшим и продрогшим, Прямо перед входом находилась раздевалка, отгороженная от остального помещения фанерной стенкой, в середине ее было окошечко, сквозь которое, видимо, принимались и подавались пальто. Слева от раздевалки виднелась дверь с двумя нулями — очевидно, клозет. Кроме этой двери слева ничего не было, глухая стена. Зато справа несся гул голосов, шло тепло и пахло чем-то тошнотворно сладостным, словно бы тухлостью какой. Там, собственно, и был основной зал Деревяшки. Борис повернул голову направо. Он увидел несколько человек с подносами, очередь, которая потихоньку втягивалась за деревянную стенку с декоративными рейками. За стенкой, как догадался Борис, был раздаточный пункт пищи, потому что с подносами, уставленными тарелками, люди появлялись с другой стороны стенки и направлялись к столам. Деревянные столы стояли в два ряда: ряд у окна и ряд покороче у стенки. Деревянные стулья выглядели массивными и походили на широкие табуреты с приделанными к ним спинками.

Гардеробщик, краснолицый, обросший бородой, смотревший на Бориса в окошечко, увидел, что он без плаща, а пиджак явно сдавать не собирается, нырнул назад, в темь раздевалки. Оттуда послышалось бульканье наливаемой жидкости и слова, произнесенные старческим пропитым голосом:

— Хошь не хошь, а выпить надо! Верно, Шурик?

И молодой, но тоже осипший уже голос подхватил:

— Точно. Обычай дорогой, что выпить по другой, — и голосок подхихикнул пакостно.

Борис вошел в зал. Народу было не так уж и мало, хотя странного. В самом дальнем углу, в ряду у окна, за последним столом сидела огромная черная кошка, в полном одиночестве, одетая в черное платье с короткими рукавчиками и черной пуховой шалью на плечах. Она, прихлебывая, пила чай с блюдечка, а перед ней лежала прямо на столе горка баранок и стояла глубокая розетка с вареньем. Время от времени она хватала баранку, окунала ее в розетку, затем слизывала капающее с баранки варенье, а баранку сгрызала. За следующим в том же ряду столом сидели две кошачьих пары: два лукавых котика и две жеманных кошечки. Они строили друг другу глазки, и коты попеременно вкладывали в ротик своим подругам какие-то лакомые кусочки. Зато за ближайшим к Борису столом в левом ряду у стенки сидела компания довольно-таки драных котов, всклокоченных, лохматых, оравших что-то сорванными голосами и покушавшихся временами затянуть песню. Если бы не их явные кошачьи морды, Борис решил бы, что они напоминают подгулявших лесорубов из какой-нибудь сентиментальной сказки, а то даже и просто леших. Рваные незаправленные в брюки рубахи, штаны до колен, босые лапы и похвальба своей могутностью… И еще за одним столом, у окна, сидело визави два чопорных кота-джентельмена, во всяком случае они были одеты весьма пристойно и даже элегантно: темные костюмы, темные водолазки и даже на лапах черные перчатки. Они чинно ели творог, запивая его молоком. У кота, сидевшего лицом к Борису, густые усы спускались вниз наподобие гуцульских, а физиономия была чрезвычайно мрачна. Второго Борис видел только со спины.

Остальные столы были заняты людьми. За двумя или тремя столиками люди сидели, опустив глаза в тарелку, быстро съедали свою пищу и уходили, и их места занимали другие, зато некоторые столы были, видно, абонированы надолго. За этими столами сидело сразу по шесть-семь человек, они пили из стаканов какую-то белую жидкость и вовсю веселились. Борис искал глазами Сашу. И, наконец, за четвертым столом в ряду, находившемся у деревянной стенки, он разглядел его. Саша сидел лицом к выходу, наверно, чтоб не пропустить Бориса, но был уже изрядно пьян. Во всяком случае смотрел он взглядом напряженным и уставившимся в одну точку, да при этом еще и довольно-таки мутноватым. И все же, несмотря на эти признаки опьянения, спина его была пряма, плечи развернуты и рыцарская сила и уверенность чувствовались во всей его повадке. Напротив него за тем же столом сидел еще один человек с небольшой головкой с пушистыми волосами, в свитере, плотно облегавшем его узкую спину. За следующим столом сидела разгульная компания людей, громко, невнятно и беспорядочно говоривших что-то.