В том, что этот этап развития науки необходим — нет сомнений, но что он недостаточен — тоже ясно. Поэтому уже в XIX в. возникали попытки интерпретации наблюдений и описаний исторических явлений в двух аспектах: всемирно-историческом у Ф. Гегеля и культурно-историческом у Н.Я. Данилевского, О. Шпенглера и А. Тойнби. Первая концепция неизбежно приводила к европоцентризму и признанию внеевропейских народов «неисторическими» или «отсталыми»; вторая, сосредоточив внимание на разнообразии «культурных типов», опускала то общее, что присуще всем процессам, — «возрасты» или смены фаз, так как последние не происходят в техносфере — создании рук человеческих, а имеют место только в природных явлениях, особенно в биосфере.

Только системный подход Л. Берталанфи и учение о роли биохимической энергии живого вещества В.И. Вернадского позволили сделать эмпирическое обобщение — установить наличие в исторической географии замкнутых систем, ограниченных в пространстве — ареалы — и во времени — эпохи. С этого времени антропосфера перестала казаться калейдоскопом событий, а превратилась в мозаику каузальных цепочек, связанных друг с другом.

Вот и объяснение невозможности практического применения истории. Построения на спекулятивных философемах давали волю фантазии, не ограничивая ее рамками соразмерных наблюдений и сопоставлений систем равного ранга. Да и сами эти системы, везде присутствующие и единообразно развивающиеся, были заслонены более репрезентативными феноменами описаний культуры или военной, политической, экономической истории.

Поступки людей как на персональном, так и на популяционном уровнях в социальной и этнической средах имеют диаметрально противоположные последствия. В социальной среде важно, что человек сделал: каменный нож, электрическую лампочку или атомную бомбу. Чаще всего он не может предвидеть последствий своих изобретений, потому что социосфера имеет собственное спонтанное развитие, на близких отрезках изучаемое социологией, а глобально — теорией исторического материализма.

В этнической среде человек, или этнос, как система, может не сделать чего-либо вредного для природы, частью которой является он сам. Значит, следует предвидеть последствия своих поступков, ибо любая ошибка может стать роковой. Например, в XIX в. ученые биологи подразделяли растения и животных на «полезных» и «вредных». Последних предлагалось истребить, а природу сделать «управляемой». И вот, в ботаническом заповеднике в Аризоне, где росли гигантские кактусы сангуаро, служба национальных парков, оберегая интересы туристов, уничтожила гремучих змей, из-за чего возросла численность сумчатых крыс, поедающих молодые побеги кактусов, существование коих было поставлено под угрозу.[18]

В этой крошечной коллизии, как в капле воды, отразилась мировая экологическая трагедия последнего трехтысячелетия.[19] Здесь не место рассказывать о поводах для борьбы за природу против цивилизации, хотя эта тема входит в компетенцию этнологии, но можно спросить, почему американские натурфилософы, еще незнакомые с понятием «биоценоз», не обратили внимания на этику индейцев сиу, сформулированную крайне просто: «Со всем сущим нас связывают узы родства; что Дух земли творит, то неделимо[20]».

Но как известно, «цивилизаторы» считали индейцев дикарями и охотились за их скальпами, как за шкурами волков. И это вторая возможность практического применения этнологии: изучение межэтнических контактов и выбор оптимальной линии поведения для установления симбиоза. Вряд ли сейчас найдется человек, пожелавший бы проповедовать геноцид.

И наконец, хотя самочувствие человека в потоке этногенеза детерминировано статистической закономерностью, это не значит, что на персональном уровне исчезает свобода выбора между несколькими решениями, когда к этому предоставляется возможность. А она представляется то и дело; важно только не упустить случая. Конечно, один человек не может повлиять на грандиозный процесс этногенеза, например, изменить его фазу или число подсистем в этнической системе, но на низких таксономических уровнях — субэтническом и, особенно, на организменном, возможны волевые усилия, способные породить события, которые только впоследствии и далеко не сразу, компенсируются общей статистической закономерностью. Иными словами, человек с большой пассионарностью иногда может создать зигзаг на кривой развития, даже такой, который будет зафиксирован в истории. Конечно, очень соблазнительно все беды сваливать либо на Аллаха, либо на математические законы природы Лапласа, либо на пространственно-временной континуум Эйнштейна. Но волевой акт — тоже явление природы, ибо непосредственно связан с физиологией человека, нервной и гормональной. Поскольку ни один человек не может жить вне этнической системы, способной как усилить его напряжения, так и свести их к нулю, то именно людям механизм этногенеза не может быть практически безразличен.

Механизм этногенеза понятен. Рост пассионарности приводит к усложнению этнической системы; снижение пассионарного напряжения — к ее упрощению и к разрушению этнической целостности.

Деструкция этноса объяснима крайне просто: любой инерционный процесс затухает от сопротивления среды; но откуда берутся негэнтропийные импульсы, порождающие однотипные мутации на очень длинных полосах Земли, причем эти полосы всегда не совпадают с предшествующими и последующими? На этот вопрос ответить трудно. Заранее можно отбросить солярную гипотезу, ибо Солнце освещает одновременно целое полушарие, и хтоническую (подземную), потому что эти полосы варьируют вне зависимости от геологического строения территорий, по которым они проходят. Не имеет значения и уровень социального развития этносов, подвергаемых мутагенному воздействию, а наземные физико-географические условия лишь способствуют или не способствуют возникновению начального момента этногенеза, после которого дальнейший ход процесса легко объясним, разумеется, в пределах законного допуска и с учетом этнических контактов.

Остается не отброшенной только одна гипотеза — вариабельное космическое излучение. При нынешнем уровне знаний о ближнем космосе эта гипотеза не может быть строго доказана, но зато она не встречает фактов, ей противоречащих.

Представим себе поверхность Земли как экран, на который падают космические лучи. Большая часть этих лучей задерживается ионосферой, но некоторые достигают поверхности Земли, чаще всего ночью, ибо ионосфера и космическая радиация нестабильны, даже в суточном цикле.[21]

Однако космические импульсы будут деформированы магнитным полем Земли и примут облик геодезических линий, не зависящих от наземного ландшафта. Время каждого облучения не должно быть продолжительным, но оно должно быть и достаточным для того, чтобы произошла микромутация, изменяющая еще в зародыше психические свойства небольшого числа особей, рождающихся в облученном ареале. Разумеется, не все плоды в утробах матерей приобретают после мутации признак пассионарности. Исход любой мутации в большинстве случаев детален. Некоторые из затронутых проявляют себя после рождения как субпассионарии или просто рождаются физически неполноценными особями, но они быстро устраняются естественным отбором. Так появляется первое пассионарное поколение, распространяющее свой генофонд по популяции и образующее оригинальные биосоциальные коллективы — новые этносы. Остальное понятно: пассионарность, как признак, устраняется медленно, за 40–50 поколений либо в результате внутрисистемной аннигиляции, либо естественного географического рассеяния, с вытеснением за границы этнического ареала.

Если эта гипотеза не встретит противоречащих ей фактов, то этнология даст возможность получить данные о состояниях ближнего космоса и его контактах с поверхностью Земли в эпохи, строго фиксируемые абсолютной хронологией. Допуск в плюс-минус 50 лет — величина ошибки для определения длины инкубационного периода — невелик, а практическая ценность данных об энергетических вариациях в ближнем космосе за 4–5 тысячелетий — несомненна.