«Это самое высокое и самое современное здание в мире, вечный памятник человеческому гению, технике и предприимчивости. Это триумф цивилизации».

Гровер Фрэзи. Из речи на торжественном открытии «Башни мира».

*

«Это памятник Мамоне, создание неудержимой человеческой гордыни, вызов Господу.

Как это чудовищно, выбросить на строительство такого монстра столько средств, когда на земле столько еще болезней и даже голода!

Божий гнев нас не минует!»

Преподобный Джо Уилл Томас. Из заявления журналистам.

*

«Показания свидетелей происшедшего и заключения специалистов настолько противоречивы, что тяжело, если не невозможно, определить, где искать правду об этой катастрофе».

Из официального отчета Комиссии по расследованию.

Башня вздымалась, стремительная, чистая и сияющая, на высоту ста двадцати пяти этажей, считая от уровня улицы до ресторана на крыше, над которым уходила острием к облакам еще и радиотелевизионная антенна.

По сравнению с двумя корпусами «Всемирного торгового центра», стоявшими поблизости, Башня казалась стройной, тонкой, почти хрупкой, но корни ее глубоко укрепились в прочной скале, уходя на восемь этажей землю, а заботливо рассчитанное ядро и внешние конструкции имели прочность закаленной стали.

Когда она будет полностью обжита, в ее канцелярии, студии и магазины войдет около пятнадцати тысяч человек; в день она сможет принять свыше двадцати пяти тысяч посетителей.

Ее коммуникации состоят из телефонных, радио- и телевизионных систем, которые работают в подземных этажах и охватывают напрямую или через спутники почти все полушарие.

Она может разговаривать сама с собой, этаж с этажом — от подвала до сияющего шпиля.

Она вздымалась как чудо, которое видно всем.

Огромные краны поднимали стальные конструкции и удерживали их, пока не смолкал безумный грохот клепальных машин и не наступала тишина, свидетельствовавшая, что все закреплено. Закончив работу на одном уровне, краны начинали поднимать друг друга, как некие разумные чудовища, на новые места, где весь процесс повторялся.

Вместе с ростом каркаса в здание вплетались его жилы, нервы и мускулы: километры кабелей, труб, проводов, отопительные, вентиляционные и кондиционерные каналы, водопроводные и канализационные системы — и всюду, всюду камеры и мониторы, по которым следили и контролировали внутреннее состояние здания — его здоровье и его жизнь.

Датчики передавали информацию о температуре, влажности, давлении и качестве воздуха; вычислительные машины обрабатывали данные, оценивали их и выдавали инструкции — продолжать в том же духе или что-нибудь изменить:

❖ На десяти верхних этажах, которые все еще освещены заходящим солнцем, температура выше, чем следует?

❖ Увеличить приток холодного кондиционированного воздуха.

❖ Десять нижних этажей, оказавшихся в тени, остывают слишком быстро?

❖ Уменьшить приток охлажденного воздуха и открыть тепловую магистраль.

Здание дышало, управляло своими внутренними системами, спало, как спит человеческое тело. Сердце, легкие и другие органы работали под автоматическим управлением, и без устали по нервам текли импульсы от мозга.

Основным цветом Башни был цвет старого серебра — стальной скелет покрывали плоские панели из оксидированного алюминия; все здание было пронизано десятками тысяч огромных окон из дымчатого закаленного стекла.

Башня стояла на удачном месте и своей высотой доминировала над центром города. Колонны, достигавшие третьего этажа, образовывали у ее подножия полукруглые арки. Огромные двери открывались в двухъярусные холлы, ведущие к лифтам, которые находились в центре здания, к лестницам, эскалаторам, магазинам.

Башню придумали, спроектировали и построили люди, относившиеся к ней иногда с любовью, иногда с ненавистью, потому что, как все грандиозные проекты, эта Башня быстро приобрела собственный характер, и никто, близко связанный с ней, не смог обойтись без личного отношения к ней.

Очевидно, существует обратная связь. То, что человек создает своими руками или разумом, становится частью его личности.

И вот Башня возвышалась в свете утра; пока весь город еще спал в сумерках, ее вершины уже касались первые лучи восходящего солнца.

Тысячи людей, которые участвовали в ее проектировании, строительстве, никогда не смогут забыть этот день.

В эту пятницу на Тауэр-плаза с самого утра уже были сложены штабели полицейских барьеров. Рабочие муниципалитета расставляли их идеально ровными рядами. За барьерами пока никого не было.

Небо было ясным, синим, бескрайним. Легкий ветерок долетал на площадь со стороны бухты, свежий, пахнувший морем. Флаги на площади весело трепетали. Двое патрульных, ожидавших прибытия подкреплений, стояли под аркой.

— Слава Богу, что хоть сегодня не будет политики, — сказал постовой Шэннон.— Все эти политические митинги...— Он покачал головой. — Некоторые так увлеклись политикой, что просто ужас. Перевод времени, и только.

Он посмотрел вверх, на гордо взметнувшееся ввысь сооружение.

— Она едва не достает до неба. Просто подавляет эту людскую суету..

Постовой Барнс ответил:

— Мне нравятся люди, которые ни во что не вмешиваются.

Барнс был негром, который изучал социологию в университете, ожидал в ближайшее время чина сержанта и мечтал дослужиться как минимум до капитана. Он улыбнулся Шэннону:

— Послушать ирландцев, так все они миролюбивые, терпеливые, спокойные, ласковые, осторожные и терпеть не могут насилия. Но те обаяшки, что орудуют в Лондондерри, дружище, совсем не похожи на добрых христиан, а?

— Это только когда их спровоцируют, — ответил Шэннон, стараясь примирительно улыбнуться. — Но я не утверждаю, что готовность к провокации не сидит у них внутри, как мышь в сыре.

Его улыбка тут же исчезла, потому что к ним подошел какой-то тип.

— Куда, куда?

Позднее выяснилось, что этого человека звали Джон Коннорс. У него была сумка с инструментами. В своих показаниях и Барнс, и Шэннон сошлись на том, что одет он был в поношенную спецодежду, блестящую алюминиевую каску и держался заносчиво: так обычно ведут себя квалифицированные рабочие с людьми, задающими им дурацкие вопросы.

— Как куда? Внутрь! — Коннорс помолчал и снисходительно улыбнулся. — Или вы меня туда не пустите?

В его вопросе звучал неприкрытый вызов.

— Сегодня никто не работает, — сказал Барнс.

— Это я и без вас знаю.

— Так что вам там нужно?

Коннорс вздохнул:

— Я должен сейчас быть дома, в постели. Сегодня у всех выходной, чтобы здесь могли произносить речи, а потом подняться наверх и пить шампанское. Но вместо этого я здесь, потому что меня вызвал шеф, а с ним шутки плохи.

—А что вы собираетесь делать? — Этот вопрос задал уже Барнс.

— Я электрик, — ответил Коннорс. — Вы думаете, что поймете, если я расскажу, что собираюсь делать?

«Скорее всего, не пойму», — подумал Барнс.

Но дело было не в этом. Проблема состояла в том, что у него были свои инструкции.

Сержант сказал им при разводе на посты:

— Пойдете туда с Шэнноном и смотрите в оба. Там поставят барьеры, никаких неприятностей не предвидится, но...

Сержант пожал плечами, как бы говоря: сами знаете, как это бывает.

Они знали, как это бывает: каждое сборище чревато насилием. Ну ладно, они будут глядеть в оба, но это не значит, что они должны мешать мастерам работать.

— У вас есть удостоверение, приятель? — мирно спросил Барнс.

— А вы что, — возмутился Коннорс, — строительный инспектор? Разумеется, у меня есть удостоверение. Я не какая-нибудь шпана.