– Как на аэродроме или на причале, – сказал он, – просто не знаешь, что сказать, правда?

Они стояли молча, держась за руки, и наблюдали, как спасательный пояс приблизился к крыше Торгового центра и завис над ней. Видели, как сержант вынул девушку из петли, как будто она вообще ничего не весила. Платье отлетело в сторону. Сержант одной рукой придерживал ее, чтобы не упала, другой поднял платье. Потом махнул рукой в сторону Башни и пояс двинулся в обратный путь.

Паола следила за тем, как он приближается:

– Боб.

– Да?

Она обернулась и взглянула мэру в глаза. Медленно, очень медленно покачала головой:

– Ты прав. Я не знаю, что сказать. Разве можно тридцать пять лет выразить словами?

Она закрыла глаза, потому что спасательный пояс уже проскользнул в окно и остановился, тихонько покачиваясь.

– Прошу номер двадцать два, – сказал генеральный секретарь.

Паола открыла глаза:

– Прощай, Боб.

– До свидания, – ответил мэр и ласково улыбнулся. – Не забудь сказать Джилл, что я ее очень люблю.

Сенатор, постучав, вошел в канцелярию. Губернатор сидел в кресле у стола. Бет присела на край стола и чуть покачивалась, скрестив длинные стройные ноги.

– Заходи, Джек, – позвал губернатор. Из зала к ним долетала смесь музыки и пения, образовывавших вместе какофонический контрапункт. Со стороны бара раздался взрыв смеха.

– Садитесь, – сказал губернатор, – мне эта вакханалия что-то не нравится.

 – Я не хочу мешать.

– Глупости. – Губернатор помолчал. – Вы ведь не просто так пришли?

«Он всегда был проницателен, этот Бент Армитейдж, – подумал сенатор, – что хоть частично объясняет его успех в общественной деятельности. Человек не достигнет таких высот, как он, если не знает ближних своих».

Сенатор сел и утомленно вытянул ноги.

 – Это был долгий, одинокий путь, – сказал он и улыбнулся, – где они силы молодости? – Он показал на телефон. – Что-нибудь новенькое?

– Я передал им список, – ответил губернатор. – И теперь, – он запнулся, потом улыбнулся, – я позволил себе позвонить в Денвер своей дочери Джейн. – Он снова улыбнулся. – Я заказал разговор за счет администрации здания. При расследовании у них будет лишний повод поломать голову. Вы не хотите кому-нибудь позвонить, Джек? Чтобы контролеры прищучили и вас?

Сенатор покачал головой.

Нет, – ответил он и встал. – Вы когда-нибудь сомневаетесь в себе, Бент? Признаете когда-нибудь чье-нибудь превосходство? И в чем?

Губернатор усмехнулся:

– Очень часто.

– Я серьезно, – сказал сенатор, но не спешил продолжать. – Когда человек еще молод и все только начинается, – у меня это было в тридцать шестом, когда меня впервые избрали в конгресс, – так он всегда смотрит на тех, кто наверху, на того, кто в Белом доме, на членов правительства, на тех, чьи имена видит в газетах, они общеизвестны.

Он поперхнулся и снова упал на стул. Махнул рукой.

– Сегодня в моде такие штуки, как поиски своей индивидуальности. Из этого должно бы следовать, что каждый человек уже имеет свое «я» и ему достаточно просто быть самим собой. – Он покачал головой. – Но, в действительности, он гонится за ролью, которую собирается играть до конца своей жизни, а это совсем другое дело.

«Я в себе всегда сомневалась, – подумала вдруг Бет, – но была убеждена, что это все из-за моих недостатков».

Она с уважением взглянула на сенатора.

– И вот, – продолжал сенатор, – человек найдет роль, которая его устраивает, и выучит ее до последнего слова. – Он помолчал. – И вот все в порядке. Роль убедительна. Вначале он способный молодой человек. После сорока – перспективный мужчина, уже успевший набить себе шишек. Потом ему пятьдесят, шестьдесят и он многого достиг, но не того, чего хотел. Понимаете, что я имею в виду, Бент?

Губернатор грустно улыбнулся.

– Это недостижимо, – ответил он. – Всегда за вершиной встает новая вершина. И когда человек доберется до нее, все успевает измениться. Он развел руками, как бы пытаясь подчеркнуть тщетность всего сущего.

– То, что казалось издали таким ясным и сверкающим, вблизи – всего только дом, озаренный солнцем.

- И он задумывается, – продолжал сенатор, – когда же будет тот последний шаг, что приведет его к долгожданной цели, чтобы он мог отдохнуть и порадоваться, сознавая, что боролся за справедливость, что хорошо делал свое дело, что заслужил свой отдых и свое место под солнцем, что жил правильно – пусть это «правильно» заключается в любой избитой фразе. – Он покачал головой. – Ответ – никогда. Именно поэтому старцы из Вашингтона и любой другой столицы никогда не уходят на пенсию. Потому что все еще думают, что настанет момент, когда все будет сделано и они смогут спокойно отдохнуть. Этот момент не наступит никогда, но человек это поймет только оказавшись перед... перед таким вот. – Он очертил рукой круг. – И вот он вдруг начинает задумываться, зачем он всю жизнь так горбатился, зачем гнался за чем-то несуществующим. Дон-Кихот, Галлахед в поисках Грааля – все это суета сует!

– Но это еще и развлечение, – заметил губернатор, – вы должны это признать, Джек. Ведь вы не раз испытывали истинное наслаждение, взяв верх, победив в споре и глядя на гроб тех мерзавцев, которые становились у вас на пути. Неужели вы это на что-нибудь променяли бы?

– Конечно нет. В этом-то вся и штука. Человек просто неисправим.

Губернатор откинулся на спинку и рассмеялся.

– Что тут, черт возьми, смешного?

– Ваши аргументы, – ответил губернатор. – Они держатся зубами за собственный хвост и кружатся волчком. Разумеется, вы снова все повторили бы точно так же. Потому что вы, Джек Петерс, – это вы, собственной персоной. Вы воевали, боролись и кусались, не гнушались и ударами ниже пояса, если это было нужно, – так же как и я – но ни на миг вам это не переставало нравиться, ни в поражениях, ни в победах, ни бог весть в чем. Вы всегда оставались самим собой, а многие ли могут сказать о себе подобное?

– В университете я писал рассказы, – сказал сенатор Бет. – Паршивые рассказики.

– И вы, – продолжал губернатор, – имеете наглость признаваться, что вам это нравилось, и тут же утверждать, что это суета сует? Чего еще может желать человек, кроме возможности оглянуться и сказать, что все это было одно удовольствие?

Губернатор замолчал:

– Вероятно, кое-что вы не успели сделать. Как и каждый из нас. Но если человек выходит из ресторана, наевшись деликатесами до отвала, он ведь не тратит время на сожаления, что не смог съесть все?

- Это всегда было его коньком, – сказал сенатор, обращаясь к Бет, – эти бытовые аналогии. – Он встал. – Как философ, Бент, – он взглянул снизу вверх на губернатора, – вы, не светоч мысли, но некоторые из ваших аргументов заслуживают внимания. Я их обдумаю на досуге.

На пороге он остановился и нерешительно махнул рукой.

– Кстати, только что прошел номер двадцать один, – он сказал это Бет. – Знаете, та голая баба. Она думала...

– У меня номер сорок девять, – ответила Бет и заставила себя улыбнуться.

Сенатор заколебался, потом еще раз махнул рукой и вышел.

– Итак, мы получили еще несколько минут, – сказал губернатор и улыбнулся Бет: - О чем задумались?

– Все, что вы ему сказали, – неторопливо ответила Бет, – можно отнести и к вам, да?

– Скорее всего. – Губернатор снова рассмеялся. Но разница в том, что когда человек говорит это о себе, то ему не обязательно верить.

– Мне кажется, я понимаю вас, Бент. – Она тоже улыбнулась, – По крайней мере, я так думаю.

– Были времена, – сказал губернатор, – когда я делал вещи, которыми не следует гордиться, или допускал, чтобы их делал кто-то другой, что одно и то же, и все только для того, чтобы достичь цели, стоившей, как я считал, такого компромисса. Я знаю, что могу обманывать сам себя, по крайней мере на время. Думаю, это умеет каждый, а некоторые – навсегда.

– По-моему, вы порядочный человек, Бент, в лучшем смысле слова.