Так случилось — мужчины ушли,
Побросали посевы до срока.
Вот их больше не видно из окон,
Растворились в дорожной пыли.
Вытекают из колоса зерна
Это слезы несжатых полей.
И холодные ветры проворно
Потекли из щелей.
Мы вас ждем, торопите коней.
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины.
А потом возвращайтесь скорей,
Ивы плачут по вас,
У без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Мы в высоких живем теремах.
Входа нет никому в эти зданья:
Одиночество и ожиданье
Вместо вас поселились в домах.
Потеряла и свежесть и прелесть
Белизна ненадетых рубах.
Даже старые песни приелись и навязли в зубах
[15].
Все единою болью болит,
И звучит с каждым днем непрестанней
Вековечный надрыв причитаний
Отголоском старинных молитв.
Мы вас встретим и пеших, и конных,
Утомленных, нецелых — любых.
Только б не пустота похоронных, не предчувствия их.
Мы вас ждем, торопите коней.
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины.
А потом возвращайтесь скорей,
Ивы плачут по вас,
У без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Сбивают из досок столы во дворе,
Пока не накрыли — стучат в домино.
Дни в мае длиннее ночей в декабре,
Но тянется время — и все решено.
Вот уже довоенные лампы горят вполнакала
И из окон на пленных глазела Москва свысока…
А где-то солдат еще в сердце осколком толкало,
А где-то разведчикам надо добыть «языка».
Вот уже обновляют знамена. И ставят в колонны.
И булыжник на площади чист, как паркет на полу.
А все же на запад идут и идут эшелоны,
И над похоронкой заходятся бабы в тылу.
Не выпито всласть родниковой воды,
Не куплено впрок обручальных колец.
Все смыло потоком народной беды,
Которой приходит конец наконец.
Вот со стекол содрали кресты из полосок бумаги.
Вот и шторы — долой! Затемненье уже ни к чему.
А где-нибудь спирт раздают перед боем из фляги,
Он все выгоняет — и холод, и страх, и чуму.
Вот от копоти свечек уже очищают иконы.
И душа и уста — и молитву творят, и стихи.
Но с красным крестом все идут и идут эшелоны,
Хотя и потери по сводкам не так велики.
Уже зацветают повсюду сады.
И землю прогрело, и воду во рвах.
И скоро награда за ратны труды —
Подушка из свежей травы в головах.
Уже не маячат над городом аэростаты.
Замолкли сирены, готовясь победу трубить.
А ротные все-таки выйти успеют в комбаты,
Которых пока еще запросто могут убить.
Вот уже зазвучали трофейные аккордеоны,
Вот и клятвы слышны жить в согласье, любви, без долгов.
А все же на запад идут и идут эшелоны,
А нам показалось, совсем не осталось врагов.
Ты идешь по кромке ледника,
Взгляд не отрывая от вершины.
Горы спят, вдыхая облака,
Выдыхая снежные лавины.
Но они с тебя не сводят глаз,
Будто бы тебе покой обещан,
Предостерегая всякий раз
Камнепадом и оскалом трещин.
Горы знают, к ним пришла беда,
Дымом затянуло перевалы.
Ты не отличал еще тогда
От разрывов горные обвалы.
Если ты о помощи просил,
Громким эхом отзывались скалы.
Ветер по ущельям разносил
Эхо гор, как радиосигналы.
И когда шел бой за перевал,
Чтобы не был ты врагом замечен,
Каждый камень грудью прикрывал,
Скалы сами подставляли плечи.
Ложь, что умный в горы не пойдет,
Ты пошел, ты не поверил слухам.
И мягчал гранит, и таял лед,
И туман у ног стелился пухом.
Если в вечный снег навеки ты
Ляжешь — над тобою, как над близким,
Наклонятся горные хребты
Самым прочным в мире обелиском.
Ну, вот исчезла дрожь в руках,
Теперь — наверх!
Ну, вот сорвался в пропасть страх
Навек, навек.
Для остановки нет причин,
Иду, скользя.
И в мире нет таких вершин,
Что взять нельзя.
Среди нехоженых путей
Один — пусть мой.
Среди невзятых рубежей
Один — за мной.
А имена тех, кто здесь лег,
Снега таят.
Среди нехоженых дорог
Одна моя.
Здесь голубым сияньем льдов
Весь склон облит.
И тайну чьих-нибудь следов
Гранит хранит.
И я гляжу в свою мечту
Поверх голов,
И свято верю в чистоту
Снегов и слов.
И пусть пройдет немалый срок,
Мне не забыть,
Как здесь сомнения я смог
В себе убить.
В тот день шептала мне вода:
— Удач всегда!
А день, какой был день тогда?
Ах, да — среда!..