На следующий день, 6 августа 1744 года, он ехал из Гааги в Делфт, погруженный в размышления об увиденном им накануне во сне. Той же ночью в Делфте он пережил главное событие своей жизни.

Вечером он читал о чудесах, сотворенных Богом посредством Моисея, и ему казалось, что к чтению все примешивалось его собственное разумение. Ему никак не удавалось обрести крепкую веру, потребную для такого чтения. Он верил и все же он не верил. Недоуменные вопросы закрадывались ему в голову: почему Бог, который всемогущ, наслал ветер, чтобы собрать локустс (англ. locusts)? Зачем он ожесточил сердце фараона вместо того, чтобы немедленно проявить свое могущество? Он счел виновником этих вопросов Искусителя и ответил улыбкой на его происки. Он взглянул на огонь и сказал себе, что вполне мог бы отрицать существование и огня, поскольку внешние чувства обманывают нас больше, чем собственные Слова Бога, ибо Он есть сама Истина. Здесь кроется причина, подумал он, того, что Бог открыл себя пастухам, а не философам.

Около десяти часов он пошел спать. Полчаса спустя он услышал грозный рев, как если бы все ветры мира слились воедино, по его телу пробежала сильная дрожь, и он почувствовал присутствие чего-то "неописуемо святого". Какая-то невидимая сила швырнула его лицом на пол. Он попытался подумать о том, что бы это могло быть, и вдруг невольно закричал: "О, Господи Иисусе! Ты, одаривший своей великой милостью столь великого грешника, сделай меня достойным этой благодати!" Он сложил руки и стал молиться, и вдруг невидимая рука крепко сжала в темноте его стиснутые ладони. И он ощутил себя лежащим в Его объятьях, и он предстоял Ему лицом к лицу." Лик его невозможно описать... Его облик был, однако же, и такой, каким он был в Его земном бытии. Он заговорил со мной и спросил, есть ли у меня свидетельство о благосостоянии.* Я ответил: "Господи, ты знаешь сие лучше меня!" - "Ну, тогда действуй", - сказал он. Эти слова Сведенборг понял как "Люби меня воистину" или "Делай то, что ты обещал". И Сведенборг добавляет здесь: "Господи, ниспошли на меня свою благодать для этого. Я понял, что сие было выше моих сил. Я проснулся, весь дрожа".

В состоянии какого-то полусна он размышлял над тем, что произошло. "Что бы это могло быть? Видел ли я Христа, Сына Божьего?" Было бы грехом сомневаться в этом. Но нам завещано испытывать духов. Он припомнил, как был подготовлен к этому переживанию, как упал ничком на пол, и как слова молитвы слетели с его уст. "И я постиг, - заключает он - что сам Сын Божий сошел с таким шумом и бросил меня на землю и дал мне слова молитвы. И я сказал себе: "Это был Сам Христос!" И я стал молиться о даровании мне благодати и любви, ибо сие было сотворено Иисусом Христом, а не мною самим... Время от времени меня сотрясали рыдания, но то были слезы не скорби, а величайшей радости. Радости о том, что Наш Господь соблаговолил оказать столь великую милость столь недостойному грешнику".

Сведенборгу явилась мысль, что кое-кто мог бы принять его за святого и поклоняться ему. Это было бы великим грехом. В молитвах он заверял Господа, что никогда не допустит в своей жизнь столь тяжкого греха. Только Иисус достоин поклонения. Сам же он был ничтожнее других, и грехи его были тяжелее, чем грехи других, ибо источник их лежал еще глубже. "Вот что я понял теперь в отношении духовных предметов - что для этого нужно только умалить себя... Святой Дух открыл мне сие, но я, в своем глупом разумении, пренебрег этой истиной, которая есть основание всего."

25-е апреля Сведенборг провел приятный день в обществе своего друга, Гинриха Поша, в Амстердаме. "Я был в обществе моих старых знакомых, заявляет он, - и ни один из них ни в малейшей степени не заметил во мне перемены, которая случилась во мне по милости Божьей... Но я не смел сказать об этой милости, мне оказанной. Ибо я знал, что сие побудило бы людей лишь толковать мои слова на разные лады сообразно своему разумению".

Он отмечает, что любовь к себе постоянно вмешивается в его жизнь и приводит в качестве примера своей гордыни то, что, когда кто-нибудь не оказывал ему должного почета, он всегда думал: "Если бы только он знал, какой милости я удостоился, он бы вел себя иначе!" Он молился о прощении этого греха и даровании другим такой же милости. И он добавляет: "Возможно, они обладают ею или будут обладать".

Однажды он услыхал, как его соседа за столом спросили, может ли печалиться человек, у которого есть много денег? Он улыбнулся про себя. Если бы этот вопрос задали ему, он ответил бы, что тот, кто имеет все в изобилии, подвержен еще более безутешной печали, нежели печаль ума и души.

"Я имею возможность жить богато только на мои доходы. Я могу делать все, что я пожелаю, и все равно иметь избыток средств, так что я могу засвидетельствовать, что печаль и меланхолия, которые происходит из недостатка средств к существованию не столь тяжелы и касаются лишь тела, и им не сравниться с печалью другого рода..."

Проходя мимо книжной лавки, он вдруг подумал, что его труды могут воздействовать на умы людей больше, чем книги других.

"Но я тут же обуздал себя мыслью о том, что каждый человек служит другому и что Господь имеет тысячу способов подготовить каждого, так что каждая книга должна быть предоставлена своим достоинствам..."

Однажды он не ответил на приветствие некоего знакомого за столом, чем тот был весьма обижен. Желая загладить свою вину, Сведенборг в конце концов сказал, что часто пребывает в глубокой задумчивости и не замечает, когда кто-нибудь приветствует его, и проходит мимо друзей на улице, не узнавая их. Он призвал в свидетели другого знакомого, который подтвердил правоту слов Сведенборга. "Никто не заботится так, как я, о соблюдении правил вежливости", - замечает он.

Он отмечает, сколь сильно его влечение к занятием анатомии, и признает, что охотнее изучал бы философские предметы, нежели духовные. Он не только любит бывать в обществе, но ему даже нравится похваляться своими трудами. Его преследовал страх, что кто-то или что-то отвлечет его от работы исключительно ради любви к Богу. Это было бы духовным распутством, в которое его постоянно заманивали некие духи. Но если на первое место поставлена любовь к Богу, нельзя иметь никакой другой любви. Человеческое разумение должно быть полностью уничтожено, и это дело Бога, а не человека. Он провел весь день в молитве, посте и чтении Библии. Он признал себя нечистым с головы до ног и молил Иисуса помиловать его. В конце концов он почувствовал, что ему было дано принять веру, не примешивая к ней свое разумение. Ранним утром, перед пробуждением, он увидел перед собой сияющий круг, который представлял бесконечную любовь, любовь, которая наполнила его бренное тело неизъяснимой радостью: