Винс прошел в хозяйский кабинет. Старый письменный стол, два обитых потертой кожей стула, шкафчик для бумаг – как будто еще довоенный – и большой черный телефон с диском и шнуром с матерчатой обмоткой. На стенах висели плакатики с видами Маргейта, несколько календарей и список покупателей, которым отказано в кредите. Может, стоит приглядеться к нему повнимательнее? Нет, вряд ли. Вряд ли отказ продать в кредит пачку сигарет может считаться достаточным основанием для того, чтобы послать продавцу в черепушку пулю 45-го калибра.

Винс уселся за стол, открыл несколько ящиков и просмотрел бумаги: письма от поставщиков, счета, квитанции, карандаши, ручки, старые лотерейные билеты, гроссбух с записями о доставке газет и журналов и тому подобное. Ничего интересного.

А что еще он ожидал найти? Ведь здесь уже несколько раз все перерыла полиция, а потом Фил и Лео, и никто ни черта не нашел. Шансы на то, что что-то важное завалялось и ждет его, Винса, были равны нулю.

Винс поднялся и подошел к задней двери. Отодвинул две задвижки и отпер массивный замок. За дверью обнаружился маленький дворик со старинной каменной стеной высотой около двух метров. Там валялись перевязанные бечевкой пачки пожелтелых газет, какие-то железяки, окаменевший мешок цемента и сломанная стиральная машина. Закрывавшаяся на задвижку дверь в задней стене вела в переулок, где хватило бы места для одной машины.

Больше ни во дворике, ни в переулке ничего интересного не было.

Винс подумал, что тому, кто захотел бы это сделать, было бы очень легко подобраться к задней двери магазина – Лайонел в это время мог спокойно сидеть в кабинете и разводить канцелярию – и вывести его через эту дверь. Затолкать в ждущую в переулке машину и поминай как звали. Проще, чем два пальца обоссать. Но никаких следов взлома не осталось. Как же все-таки они сюда проникли?

Винс вернулся в дом, тщательно запер за собой дверь. Еще раз осмотрел кабинет и магазин в надежде, что что-то важное ускользнуло-таки от него во время первого осмотра, но ничего такого не обнаружил.

Теперь наверх.

Наверху была гостиная, кухня, ванная и туалет. Если бы какому-нибудь режиссеру понадобился для съемки интерьер эпохи пятидесятых или даже сороковых годов, все, что ему было бы здесь нужно, – это включить камеру. Время тут словно остановилось. Все эти долгие годы ничего не менялось.

Старые, потрепанные занавеси, пузатый диван и кресла, обтянутые обшарпанной кожей, потертый ковер. В одном конце комнаты большая радиола, в другом – полированный сервант, полный нераспечатанных бутылок со спиртным. Обои были в каких-то ужасных веточках и листочках, памятных Винсу с детства; они потемнели от старости, пятен и сигаретного дыма. Там, где заканчивался ковер, начинался линолеум. Да, самый настоящий кондовый линолеум! Толстенный трудяга-линолеум незабываемого темно-говенного оттенка.

Каминная полка была заставлена декоративными кувшинчиками и подарочными бокалами, а в центре, под портретом некоего престарелого раввина из Центральной Европы, стоял подсвечник с семью штырьками, какие бывают в еврейских домах.

Было у него какое-то специальное название, но Винс никак не мог вспомнить какое.

В гостиной стоял тяжелый неприятный запах, будто кошка спряталась за занавеску да там и сдохла, и сейчас медленно разлагалась.

В ванной комнате стояла металлическая ванна на ножках, массивный рукомойник и газовая колонка. Темно-зеленая краска на стенах облупилась, на внешней стене виднелись мокрые подтеки.

Что до туалета, Винс видал лучшие даже в свою бытность в армии, в Порт-Саиде. В углу, на высоченном помосте, чуть не касаясь потолка, стоял чугунный литой унитаз; под голой железной трубой стоял проржавевший и треснутый поддон.

Кухня выходила окнами на задний двор, и это была, пожалуй, самая привлекательная ее черта. Газовая плита на ножках могла бы стать частью музейной экспозиции. Почти все свободное пространство занимал обеденный стол. Похоже, старик Лайонел не часто устраивал здесь дружеские пирушки.

Этажом выше помещались спальни: ведущая туда лестница была ненамного шире, чем Винсовы плечи. Первая, с двуспальной кроватью, принадлежала, по всей видимости, мамаше Блаттнер. Там стоял обшитый шпоном туалетный столик с овальным зеркалом, громадный гардероб сороковых годов, массивная двуспальная кровать, высотой доходившая Винсу чуть ли не до талии, высокий комод и оттоманка. На окнах висел пожелтевший от времени тюль. Бархатные занавеси уже много лет не задвигались, и, когда Винс попробовал задернуть одну из них, бархатные складки вырвались у него из рук. На подоконнике валялось множество дохлых ос и божьих коровок, которые до самого конца пытались карабкаться по стеклу, стремясь вырваться во внешний мир.

На стенах висели гравюры с пасторальными сюжетами и фотографии патриархов блаттнеровского семейства, которых даже Сид вряд ли сумел бы опознать.

Винс подумал, что эта комната, должно быть, совсем не изменилась со дня кончины матери Сида. У Лайонела не было причин заходить сюда, и он оставил все как было. Этакий моментальный снимок времени.

Комната Лайонела выглядела очень неряшливо, но, по крайней мере, походила на жилое помещение. Занавескам можно было дать лет двадцать (но все-таки не сорок!), а кровать вообще, по всей видимости, была куплена не больше чем десять лет назад. Еще там был гардероб, бюро и ночной столик, на котором стояла лампа и лежало несколько книг на иврите.

Лайонел не имел понятия о пуховых одеялах. Поверх простыней на его постели было уложено несколько тонких шерстяных одеял и тяжелое ватное, в чехле из фиолетового материала, на ощупь напоминавшего шелк.

Значит, здесь Лайонел Блаттнер отходил ко сну?

Винс сел на кровать, закурил, обвел глазами комнату и подумал, почему Лайонел, не испытывавший недостатка в деньгах, выбрал такую жизнь? Должно быть, потому, что она его устраивала. Его интересы исчерпывались магазином. Жил он просто, и все свободное время посвящал ему. День-деньской возился с бумагами, потом отправлялся наверх и ложился спать. Вот и все… или почти все.

Причина убийства Лайонела крылась не в его жизни, а в жизни Сида. В этом не могло быть никаких сомнений.

С Сида все это началось и Сидом же закончится. Все это время мы искали разгадку не там, где она была на самом деле. Так Винс думал с самого начала, и так он считал сейчас – вне зависимости от того, найдется эта разгадка или нет.

Винс еще раз прошелся по комнатам на случай, что в первый раз что-то осталось незамеченным, но ничего такого не было.

Ничего.

Винс взял свой мешок, запер за собой дверь и огляделся. С одной стороны к дому примыкал задрипанный коттедж, на ступеньках перед входом у него до сих пор, несмотря на поздний час, кисли две бутылки молока. С другой стороны находилась лавчонка, торговавшая, по всей видимости, всякой рухлядью, но притворявшаяся, будто она – антикварный магазин. Вся остальная улица была отдана на откуп молодящимся домишкам, часовням, ветхим строениям непонятного назначения, готовым под снос хоть сию секунду.

Движения здесь не наблюдалось почти никакого, лишь доносились звуки машин с соседней улицы и отдаленный гул с прибрежного бульвара.

Домик с бутылками казался необитаемым, и Винс решил зайти в «лавку древностей».

Когда Винс толкнул входную дверь, прозвенел колокольчик.

В лавке было полным-полно домашнего хлама, столь ревностно изгоняемого из своих жилищ усердными хозяйками, но были и довольно любопытные вещицы – волшебные фонари, стеклянные ящики с засушенными бабочками, мраморные статуэтки.

К Винсу подошел лысый сутулый человек с седыми усами. На нем были испачканные и запылившиеся брюки в узкую полоску, грязный старый жилетик, из-под которого выглядывала несвежая белая рубашка, и армейский галстук.

– Вы чем-то интересуетесь? Быть может, я могу помочь? – Голос выдавал в нем человека культурного, образованного и никак не вязался с его неряшливым внешним видом.