— Беда-то какая! — воскликнула бабушка. Петька и Таня многозначительно посмотрели друг на друга.

Пантелеймон увидел подходивший к воротам грузовик, поспешил наверх.

— Ну, прощайте, земляки!

Подошла лодка. На ее борту белой краской было написано: «райвоенкомат». Бабушку и ребят моторист усадил посередине лодки, подал им большой кусок брезента.

— Накрывайтесь, сейчас в море выйдем, холодно станет.

Затарахтел мотор, эхом ответили ему высокие скалы. Если честно признаться, Петька с Таней немного трусили. На лодке, да еще по такому коварному морю, они никогда не плавали. Таня осторожно повернула голову, посмотрела за борт: байкальская вода просвечивала насквозь. Глубина была огромная, но через воду все равно просматривалось скалистое дно, какие-то темные ущелья и странные кусты, похожие на человеческие руки с длинными круглыми пальцами. Таня судорожно вцепилась в край скамейки. Моторист заметил Танин испуг.

— Вода у нас беда, какая светлая, туда смотреть не надо. Вперед смотреть надо.

Лодка шла быстро. Встречным ветром прижимало к телу твердый брезент. Иногда в лицо летели мелкие холодные брызги. На волосах у Петьки они блестели, как крупные капли росы. Слева огромными уступами уходили в небо горы. На самом краешке скалы, почти в облаках, небольшой серый камень как будто пошевелился. Петька стал вглядываться еще пристальней и, когда лодка подошла близко к скале, понял что это дикая коза. Он хотел показать ее Тане, но увидел, что прижавшись к бабушке, она спит. Моторист козу тоже заметил.

— Все зовут ее коза да коза, и я так ее звал. А потом, когда в Иркутске учился, в пушном техникуме, узнал, что кабарга и не коза вовсе, а, однахо, олень. Самый настоящий олень, только маленький.

Петька еще раз посмотрел вверх: кабарга стояла на крохотном зубчике скалы и внимательно рассматривала проходившую вниз лодку.

— Ты не смотри по сторонам, — сказала бабушка, — с непривычки укачает еще.

Вдруг стали появляться большие волны, и лодку начало бросать из стороны в сторону. То она взбиралась на волну, как на гору, то с водяного холма стрелой скользила вниз. Летели брызги и пена. Лодку опускало и поднимало, а Петьке казалось уже, что это берег то поднимается, то плавно опускается.

— Держись, парень! Сейчас дома будем! Байкал мало-мало разгулялся — это ничего! — прокричал Петьке моторист.

Скалы на берегу вдруг расступились, как в сказке, и между ним оказался поселок. Петька насчитал двенадцать маленьких домиков. Ближе к берегу волны стали круче и злее, но с каждой волной лодка все ближе и ближе подлетала к золотистой песчаной косе.

— Выходить быстро надо, — сказал моторист, — я поплыву дальше, до вечера в Голоустной надо быть.

Таня спросонья удивленно смотрела на залитый солнцем поселок и на мальчишек, сидящих на высоком старом маяке. Наконец, лодка, брошенная волной, ткнулась в берег, зашуршала днищем по песку. Петька подхватил два узелка и пощупал сверток за пазухой, выпрыгнул на берег и сразу отскочил, потому что набегавшая волна чуть не окатила ему ноги. Спрыгнула и Таня с бабушкиным узелком. Вера Ивановна поднялась тяжело, моторист помог ей сойти на берег. Большая волна стянула лодку в воду. Затарахтел мотор, и моторист, помахав всем старой кепкой, направил лодку в море.

Мальчишки спрыгнули со ступенек старого маяка.

— Здравствуйте! С приездом! — почти хором сказали они.

Вера Ивановна улыбнулась:

— Здравствуйте, мальчики. Вот мои внучата — Таня и Петя. Вы с ними будете дружить?

— Будем, — ответили ребята.

Через полчаса Таня, Петька и бабушка крепко спали в своем домике, напившись козьего молока, которое принесла им соседка тетя Нюша.

На другое утро, проснувшись раньше всех, Петька, прежде всего, подошел к печурке и, запустив в нее руку, проверил сверток. Все в порядке, он заткнул печурку сухой тряпочкой, потянулся, сладко зевнул и вышел на крыльцо. Поселок еще спал. Где-то рядом в лесу куковала кукушка. Байкал был совершенно спокоен. От утренней зари вода его казалась слегка розоватой. К такой тишине Петька еще не привык. Ему все казалось, что вот-вот завоют сирены, задрожат стекла, тяжело застучат пулеметы. Но ничего такого не было. Мягко шуршал под ногами песок, когда Петька обходил вокруг бабушкин домик, спокойно и грустно куковала невидимая в лесу птица.

Первым делом Петька решил осмотреть чердак дома и разыскать там старинные карты прибайкальской тайги, о которых рассказывала бабушка. Очень давно в доме Веры Ивановны жил лесник Потапов. О нем в своем дневнике упоминает командир Быль-Былинский. Петька навсегда запомнил его строчки: «Координаты шифрую, боюсь, что перехватит предатель, который, я теперь точно знаю, есть в нашем отряде. Расшифровать поможет лесник Потапов. Я пользуюсь его методом, составляя маршрут».

Петька подошел к дровянику, осторожно, боясь скрипнуть дверью, вытащил оттуда две сосновые чурки и поставил их к стене дома одна на другую. Придерживаясь рукой за острые обросшие мхом бревна, стал подниматься. Легко подтянувшись на руках, он головой оттолкнул маленькую узкую дверку и проник на чердак. Встав на перекрытие, обернулся и с высоты дома посмотрел на Байкал. Бесконечно вдаль уходила блестевшая вода, и нескончаемо тянулись горы. На вершинах некоторых гор, высоко за облаками, лежал искристый снег. Налюбовавшись, Петька приступил к поискам потаповских карт. Старик Потапов еще до революции сочувствовал большевикам и помогал им совершать побеги с царской каторги. Когда колчаковцы пришли в Сибирь, лесник отказался вести карательный отряд через тайгу в поселок Тутура, и его тут же на берегу, расстреляли. А Быль-Былинский, ничего не зная об этих событиях, в дневнике просил обращаться за расшифровкой к Потапову.

Незадолго до войны бабушка, обмазывая на чердаке трубу глиной, случайно в старой козьей шкуре нашла потаповские карты. Разгадав их, можно было расшифровать и записи в дневнике. Вера Ивановна возила карты в Листвянку, в сельсовет, но там какие-то новые работники, не знавшие даже об отряде Быль-Былинского, взглянув на карты, сказали, что они слишком старые и выполнены технически безграмотно. Ни севера, ни юга не указано. Вместо названий речек стояли только цифры от единицы до двадцати двух и после каждой цифры (это бабушка запомнила) стояли странные буквы: сз, слщ, сл. Карты бабушке вернули обратно. Тогда Вера Ивановна, коротко рассказав суть дела, попросила карты свозить в Иркутск, но председатель сельсовета ответил: «Не такое сейчас время, чтобы легендами заниматься». Вернувшись в Большие Коты, бабушка снова завернула карты в шкуру и положила на чердак. И забыла. И только в санитарном поезде вспомнила о них и рассказала Петьке и Тане.

В дальнем углу чердака Петька заметил ветвистые рога и отшатнулся, потому что белый череп изюбра неприятно смотрел на него пустыми глазницами. Оттащив рога в сторону, Петька обшарил темный угол, но ничего не нашел. В одном месте он нащупал какую-то мягкую вещь, вытащил из опилок, которыми было засыпано перекрытие, подошел к двери и рассмотрел на свету. Это была старая папаха с пробитой в самом центре красной ленточкой. Петька положил папаху возле выхода. Он шарил в карнизах, шарил между досками перекрытия, шарил через щель за наличниками окон — ни шкуры, ни карт не было.

— Петька, что ты ни свет, ни заря туда залез, известка с потолка сыплется, — раздался снизу голос Веры Ивановны.

— Бабушка, — почему-то шепотом сказал Петька, — здесь ничего нет, я все обыскал.

— Плохо, значит, искал. В левом переднем углу, под дощечками, надо было искать. Эх ты, Петька, Петька! Слазь-ка. Сходим, приведем козу, подоим ее, а потом с Танюшкой найдете. Много лет лежали, два часа полежат, никуда не денутся.

Петька слез и подошел к Тане.

— Знаешь, мне показалось, что там кто-то уже шарился. Дощечки, про которые говорила бабушка, разбросаны. В опилках тоже ничего нет, я руками прощупал их по всему чердаку. Папаху старую нашел, а карт нету.