— Спасти вас — вот что. А вы, вместо того, чтобы поблагодарить меня за это, подозреваете в покушении на вас. У меня просто нет слов!

Тем временем в саду собирались обитатели квинты, кто со свечой, кто с фонарем в руке, а кроме того, каждый держал в руках что-нибудь увесистое, чтобы, если понадобится, применить этот предмет в борьбе с преступником. Было бесполезно что-либо объяснять. Уже через минуту Фриц Кизеветтер был связан, да при этом еще и избит. Его хотели тут же доставить в полицию, но он смиренно попросил сначала выслушать его. Доктор поддержал эту просьбу небольшой адвокатской речью:

— Тот, кого вы только что связали, как преступника, сеньоры, занимается, насколько мне известно, сугубо мирным делом, а кроме того, есть все основания предполагать, что в покушении участвовали, по крайней мере, двое. Этому молодому человеку я предложил работать у меня. По-моему, подобное предложение еще никогда не оказывалось мотивом убийства. Да посмотрите на него повнимательнее: у него же лицо честного человека! Но даже если внешность его обманчива и на самом деле он неисправимый злодей, у него все равно нет никаких оснований меня убивать. Я предлагаю дать ему возможность высказать все имеющиеся у него доводы в собственную защиту, по-латыни «дефиницио». Фриц мне уже кое-что рассказал, но не до конца, появившись здесь, вы не дали ему возможности оправдаться. Так пускай он все же сделает это. А мы с вами тем временем поищем следы других людей. Где-то, мне кажется, должна остаться шляпа одного из них. И, наконец, последнее, что я хотел сказать: вы совсем не обратили внимания на то, что Фриц ранен, и рана его довольно сильно кровоточит. Ему нужен как можно быстрее врач, а вовсе не полицейский.

Многие сразу же согласились с маленьким ученым из Германии. Кто были убийцы на самом деле и почему они покушались на жизнь никому ничего плохого не сделавшего доктора, осталось для них тем не менее непонятным. Различные домыслы, на разные лады толкующие это происшествие, еще примерно с неделю бродили по городу, но ни один из них не вызывал доверия. Однако вернемся в сад банкира Салидо в вечер этого происшествия.

— А вы могли бы узнать нападавших в лицо, ну, по крайней мере, хотя бы одного из них? — спросил хозяин дома официанта.

— О втором ничего не могу сказать, — ответил Фриц, — но того, что стоял на лестнице, я видел неплохо, поскольку прямо на его лицо падал свет из окна. Возможно, я и ошибаюсь, но мне показалось, что это был эспада Антонио Перильо или кто-то, очень похожий на него.

Это свидетельство, однако, ничего не прояснило, а только еще больше запутало все уже возникшие версии происшедшего. Да, конечно, у Антонио Перильо была не слишком хорошая репутация, но чтобы известный тореадор ни с того ни с сего поднял руку на человека? Да еще совершенно безобидного! В кафе ведь они беседовали вполне дружелюбно, и тому имеется множество свидетелей. Правда, Перильо говорил что-то непонятное о маске, которую якобы надел на себя маленький немец. Поразмыслив еще немного над этими обстоятельствами, сеньор Салидо решил все же сообщить обо всем случившемся в саду его дома в полицию. И очень скоро в доме появились двое полицейских в голубых мундирах. Они тщательно осмотрели все следы, собрали показания всех свидетелей и, посовещавшись, сделали вывод о том, что надо бы негласно разузнать, что делал и где был Антонио Перильо этой ночью. Негласно потому, что это могло бы не понравиться публике, которая завтра придет на корриду.

А вскоре появился и врач и, осмотрев Фрица Кизеветтера, объявил, что ничего страшного с ним, к счастью, не случилось, но некоторое время он должен побыть на квинте, чтобы отлежаться и прийти в себя.

На следующее утро кассы Пласа-дель-Торос (площади Быков), как называют в Буэнос-Айресе открытый цирк, осаждали толпы горожан. У банкира Салидо проблем с билетами не было: он заранее забронировал четыре места для себя, своей супруги, доктора Моргенштерна и своего юного племянника.

Сеньора Салидо была немкой, урожденной Энгельгардт. Ее родной брат жил в Лиме, столице Перу, занимался тоже банковскими операциями, и дела его шли очень неплохо. У Энгельгардта было двое сыновей, в которых бездетный сеньор Салидо души не чаял. Один из его племянников, младший, шестнадцатилетний Антон, гостил в его доме уже довольно давно — осень и начало зимы. Во время плавания на пути Аргентину, у мыса Горн, юношу сильно укачало, и потому возвращаться в Лиму он захотел через перевал в Андах. Тут необходимо заметить, что ни одно путешествие по Южной Америке, как бы тщательно оно ни готовилось, до сих пор не обходилось без всякого рода непредвиденных ситуаций, порой очень опасных и даже приводящих к трагическим последствиям Проводниками в таких экспедициях бывают обычно арьерос — погонщики мулов, народ в большинстве своем грубоватый и суровый. Далеко не всякому из них можно было поручить опеку над неопытным, во многом наивным юношей, почти мальчиком. Вот какие мысли волновали сейчас банкира Салидо, и даже больше, чем предстоящая коррида.

А на трибунах яблоку негде было упасть. Они начали заполняться еще за два часа до начала представления. Пустовали только ложи президента и других высокопоставленных лиц государства. На огромных, развешанных в нескольких местах цирка плакатах можно было прочесть программу корриды, написанную гигантскими буквами. Играли оркестры Едва заканчивал свою мелодию один, как тут же вступал другой. Нетерпение зрителей нарастало в унисон с зажигательными ритмами аргентинских песен. Наконец на одной из трибун кто-то начал аплодировать, и тут же цирк превратился в одно огромное существо, без устали рукоплещущее, страстно жаждущее излюбленного развлечения, как жаждет капризный ребенок обещанной игрушки.

На арене появились тореадоры Несмотря на ажиотаж публики, сделано это было без всякой аффектации, как бы невзначай. Не обращая никакого внимания на зрителей, тореадоры начали спокойно, нарочито неторопливо разравнивать граблями и метлами какие-то небольшие бугорки на песке Это было не столь уж необходимо с практической точки зрения разумеется, арена была подготовлена служителями как следует, но первое появление тореадоров на публике — своего рода ритуал, закамуфлированный под уборку парад главных действующих лиц сегодняшнего представления. Наконец из какой-то совсем незаметной двери в стене появился разряженный в пух и прах красавец и очень медленно, плавной поступью прошел в центр арены. Остановился, приняв картинно красивую позу выдержал паузу в несколько секунд и объявил, что сегодня и здесь состоится коррида! Но голос его заглушил рев бизона.

Зрителей от арены отделяла всего лишь дощатая ограда, которую легко мог пробить не только сильно разогнавшийся бык, но и тело отброшенного животным тореадора, если вдруг, не дай Бог, ему случится здесь пролететь. Места возле этого, совершенно ненадежного, почти символического ограждения — самые опасные для зрителей и потому, естественно, самые дешевые. Здесь и сидел Фриц Кизеветтер, билет которому презентовал его новый господин. Выше располагались места, защищенные значительно лучше. Здесь сидели банкир и трое его спутников. Судьбе было угодно, чтобы по левую руку от доктора Моргенштерна оказался тот самый белобородый великан, которого мы уже встречали в кафе «Париж», вместе с четырьмя своими вчерашними спутниками, а по правую — юный перуанец, которого доктор с энтузиазмом талантливого педагога взялся просвещать в области традиций корриды.

— Должен вам сказать, молодой человек, — начал он, — забавы, сопряженные с убийством животных, изобретены человеком не сегодня и даже не вчера. Этот довольно грубый вид развлечения придумали древние греки, точнее фессалийцы, а римляне в период Империи всячески культивировали и развивали его. Надо быть снисходительными ко вкусам древних язычников, но не будем забывать, что мы-то — христиане и не должны одобрять этого безобразия.

— Но, сеньор, — возразил юноша, — почему же тогда вы, христианин, все-таки пришли сюда сегодня и готовы любоваться кровавым зрелищем…