— Ешь, зверь, мне она не нужна! — только и оставалось мне сказать.

Проглотив редкий деликатес, конь благодарно положил свою большую голову мне на плечо, потом я сел верхом и — буквально в двух шагах мы наткнулись на такую же булку.

Что такое?! Такой тип манны небесной мне явно не был знаком: она не растет на деревьях, не падает с неба и не появляется из земли!

Я снова слез, подобрал булку и сунул ее в седельную сумку. И тут же увидел впереди такую же. Слезать? Нет уж. Я дал шпоры коню и на ходу подобрал сие изделие с земли, чтобы снова увидеть уже другие виды выпечки, их-то мы уже миновали без остановки.

Может быть, здесь проехал американский булочник на дырявой хлебовозке? Эти джентльмены охотно пускаются в дальние вояжи, но в такие дали даже они не отважатся соваться. Я быстро скакал вперед, и по дороге то и дело попадались самые разные булки. Чудная страна — Румелия…

Я, конечно, уже не нагибался и лишь стремился достичь конца этой хлебобулочной нивы, чтобы узнать, кто

ее засеял. Вот и островок кустов среди безлесной местности; я обогнул его, и предо мной предстал он — злоумышленник, причем вполне земного вида. Это существо именуется арабами багл18, турками — эшек, учеными полуденных стран — Equus asinus, a немецкими обывателями — ослом.

Он стоял и ел. И что же он ел? Вовсе не булочки, так пришедшиеся по вкусу моему благородному скакуну, а сладости, те самые, что вкушают после обеда благородные европейские дамы, а восточные красавицы грызут их и среди бела дня, жеманно покусывая зубками, блестящими меж алых губок.

И я спрыгнул с лошади в третий раз. Осел посмотрел сначала на меня, потом на коня и — не стронулся с места, не имея ни малейшего представления о возможном наказании за подобное чревоугодничество. Я подошел ближе к любителю сладкого. На хребте этого животного покоилось нечто среднее между седельной сумкой и дамским седлом. С обеих сторон было закреплено по корзине, а содержимое их состояло как раз из булочек и восточных сладостей. Осел, наверное, отвязался и ускакал. Корзины растряслись, и товар стал сыпаться. Бедному животному пришла в голову мысль пробиться через кустарник, чтобы избавиться от поклажи. Но та осталась висеть на нем как свидетельство задуманного, но не доведенного до конца преступления. А виновник вовсю перемалывал челюстями остатки сладостей.

Корзины он в результате сбросил, и они лежали на земле рядом с их бывшим содержимым. Я угостил досточтимого сэра плеткой, так что он ошарашенно отпрянул и бросил на меня удивленный взгляд, непрестанно вращая при этом ушами. Потом я отвел его в кусты и там привязал. Так мне удалось спасти остатки продуктов. Теперь можно было задаться вопросом, каким образом это глупое животное сбежало из дома — самостоятельно или с кем-то. Я предположил последнее. Но тут возник второй вопрос — этот некто был всадником или бежал так, и еще — мужчина это или женщина? Ничто не давало мне ни малейшей зацепки, чтобы ответить на эти вопросы. Одно было ясно. Осел мог просто сбросить седока. Но тогда где он?

Надо было скакать назад по следам. Раньше я не обращал на них внимания. Сейчас же обнаружил отпечатки ног осла рядом с лошадиными — от вороного. Они шли некоторое время параллельно моему маршруту, а затем сворачивали к колючкам, откуда, еще при торговце Али, раздавались странные звуки. И надо же, я снова их услышал! Отчаянные, жалобные крики! Я стал продираться сквозь ежевику.

— На помощь! — уже отчетливо послышалось из зарослей.

— Кто здесь? — крикнул я.

— Чилека! Чилека! — отозвался женский голос. Имя, означающее «земляника», говорило о том, что там особа слабого пола.

— Иду, иду! — ответил я.

Между кустов вилась едва заметная тропинка. Я пробирался по ней, то и дело пуская в ход нож, пока не оказался на краю некой котловины или воронки, выложенной однако не колючками, как можно было предположить, а коврами или чем-то подобным. Именно здесь из ямы вылез и убежал осел. Внизу же располагалась… женская комната, причем настолько богато украшенная, что повергла в удивление даже меня, повидавшего много такого.

— Помогите! Помогите! — продолжала кричать женщина. Едва завидев меня, она тут же спрятала лицо за краем ковра.

— Что здесь происходит? — осведомился я.

— О, мое покрывало! Уходи! Уходи! — запричитала она.

Надо же, она звала меня на помощь и одновременно гнала прочь, ибо у нее не было покрывала.

— Вот, возьми мой платок! — крикнул я ей, завернув в него небольшой камешек.

— Отвернись!

Я повиновался.

— Можешь смотреть! — скомандовала она.

Лицо свое она прикрыла моим платком — и совершенно напрасно, поскольку ее напудренное личико мне удалось хорошо разглядеть до этого. Одеяние ее было достойно отдельного описания. Она была облачена в голубое платье без рукавов, слегка пострадавшее от колючек. Руки украшали огненно-красные перчатки исключительно тонкой работы: они сидели на запястьях как влитые. Каким-то неведомым образом ей удалось проделать отверстие в платке, через которое Чилека взирала на меня какое-то время с явным любопытством. Потом, глубоко вздохнув, она вопросила:

— Чужеземец, ты спасешь меня?

— Конечно, — галантно ответил я.

— Ты можешь донести меня?

Я от неожиданности не знал, что ответить, потом взял себя в руки и спросил:

— А в этом есть необходимость?

— Да.

— Ты что, не можешь идти?

— Нет.

— Ты ранена?

— Да.

— Куда же?

— Не знаю.

— Но ты должна чувствовать!

— Я чувствую повсюду!

— Ты пыталась встать?

— Нет.

— Почему?

— Не получается.

— Попытайся еще. Я помогу тебе.

До ковров мне было три шага. Я прыгнул вниз и хотел подать ей руку. Тут она снова заголосила:

— Несчастье! Не прикасайся ко мне, я не прикрыта!

— Где же?

— Здесь, на руках.

— Но на тебе же перчатки!

— Перчатки?! Чужеземец, ты что, слепой?! Это же красный цвет марены!

В самом деле! Эта Чилека, Земляника то есть, сидя здесь, среди земляники и ежевики, действительно была без перчаток. Ее руки были окрашены в ярко-красный цвет мареной. Вот почему «перчатки» оказались ей так впору! Но я понял и другое. Фрау Земляника была пекарем. А руки говорили о том, что еще и красильщицей. Передо мной была жена Бошака собственной персоной, та самая, которая охраняла свою дочку, когда та миловалась с вольным торговцем. О, Земляника, взявшая под свои листики любовь того, кто назвал твои крики о помощи лягушачьим кваканьем! Наверное, любовь потеряла интуицию, не подсказала, что рядом она, защитница?

— И как я тебя вытащу, если ты не позволяешь касаться тебя? — спросил я.

— Толкай меня снизу!

Я сделал полукруг, зашел сзади, взялся за бока…

— О нет, я боюсь щекотки! — завизжала она, да так голосисто, что я даже отскочил на несколько метров.

— Так как же мне тебя подхватить?

— Сама не знаю.

— Тогда давай сделаем иначе.

— Как же, интересно?

— Вот лежит веревка, я тебя на ней вытяну.

— За шею?!

— Зачем? За пояс.

— Попытайся.

Я взял веревку, обвязал Чилеку за пояс, повернул так, что мы стали спина к спине, перекинул конец через плечо и скомандовал:

— Раз! Два! три!

На счет «три» я принялся тянуть. Ни с места.

— Давай же, двигайся! Никакого толка.

Я снял с нее веревку и перевел дыхание. Ну что за глупая баба! Ковер, на котором восседала эта мамонтообразная ягода, был абсолютно гладким, но он лежал на довольно крутом склоне. Такой груз вытащить весьма непросто, но мне пришла в голову довольно коварная мысль.

— Что же, ты не заметила, что ранена?

— Да, я ранена, — отвечала она, — но не знаю куда. О Аллах, что скажут люди, когда узнают, что я совсем одна здесь, в глуши…

— Не беспокойся, никто ничего не узнает.

— В самом деле?

— Да. Я совершенно чужой в этих местах.