Все, что могло быть как-нибудь использовано для употребления наркотиков, имело и законное лабораторное применение, и агент Фоска не возражал против моих объяснений, по крайней мере не прерывал их. Зато он постоянно царапал в блокноте и делал снимки.
Лейтмотивом беседы, однако, оставались запрещенные препараты. — Нет ли здесь запрещенных препаратов?
— Допустим, есть.
— Вот в этой пробирке 2СВ. Сколько граммов?
— Не знаю точно… Два-три…
— Не могли бы вы ее взвесить?
— Пожалуйста.
Я высыпал порошок на бумагу и положил на весы.
— Три целых четыре десятых грамма.
— А почему так много?
— Я использую его как прекурсор при изучении новых препаратов на базе 2.5-диметоксифенэтиламина с необычными заменителями в четвертой позиции.
Фоска что-то записывает и фотографирует весы.
— Еще запрещенные препараты?
— Вот здесь — меткатинон.
— Откуда?
— Я его синтезировал.
— Зачем?
— Я собираюсь узнать, возможно ли по следам других веществ определить, какой метод синтеза был использован.
— А какие бывают методы?
— Окисление эфедрина либо перманганатом, либо дихроматом.
— Какой метод был использован в данном случае?
— Сейчас посмотрим в моих записях… В данном случае применялся дихромат.
— Вы ведете подробное описание опытов?
— Конечно.
— Почему?
— Потому что для публикаций и патентов нужно, чтобы велась подробная документация.
— А почему вы не ведете документацию по поводу получения образцов для анализа?
— А зачем?
Я немного отвлекся, вспомнив похожую инспекцию, на которой я присутствовал давным-давно в лаборатории в Солано — тогда нас проверяли агенты бюро по наркотикам и опасным препаратам. Особый агент, имени которого я уже не помню, посадил нас за стол напротив себя и очень долго допрашивал по поводу безопасности хранения ядов и химикатов. При этом он сел так, чтобы мы могли видеть пистолет у него за ремнем.
Я внимательно посмотрел на пояс агента Фоски, но если там что-то и скрывалось, то разве что пейджер. Может быть, у него в кармане диктофон? Хотел бы я сейчас иметь диктофон в кармане — память становится совсем дырявой. Но вряд ли у него был с собой диктофон: скорее всего, он полагался только на свой блокнотик и фотоаппарат.
Внимание инспектора привлекла еще одна колба, наверное из-за того, что на ней было написано 'МДМ1. "Что это?" — спросил он, похлопывая по ней. Я ответил, что это моя новая разработка — антидепрессант, аналог димоксамина, моего старого изобретения. Я предупредил его, что, так как я еще не подал заявку на патент, я не хотел бы, чтобы он распространял информацию об открытии. Мы взвесили колбу (не знаю зачем), и все было опять занесено в блокнот. Потом я вышел из лаборатории и разговорился с двумя другими инспекторами, а агент Фоска остался внутри. Может быть, он фотографировал лабораторию, может быть, брал образцы препаратов, может быть, просто подводил итог своим записям. В любом случае, от меня тут ничего не зависело.
Мы поднялись на мансарду, которую я называю моей "волшебной кладовой". "Есть ли здесь запрещенные препараты?" — спросил Фоска, показывая на пыльные полки с бесчисленными колбами и банками. Я вспомнил, какой из бутылок был хлоралгидрат, и предъявил ее. "Откуда бутылка"? — заинтересовался Фоска. "Не помню" — ответил я, — "скорее всего с какого-нибудь склада. На этикетке большое С и сверху IV, так что, наверное, он кошерный."
— Где квитанция о покупке?
— Нет никакой квитанции. Понимаете, в последнее время химические лаборатории подверглись атаке со стороны экологических организаций, и им проще выкинуть все ненужные химикаты, чем хранить их. Поэтому они отдают мне то, что может понадобиться мне в работе.
Мы вышли на улицу, к двум другим агентам.
— Сколько лет вы живете в этом доме?
— Всю жизнь, с тех пор, как мои родители купили его в 1936 или 1937 году.
— Вы участвовали в строительстве дома?
— Совсем немного помогал родителям, но потом меня забрали в армию — во время войны я служил во флоте…
Про себя я подумал, что вряд ли теперь они смогут предположить, что дом построен на деньги от торговли наркотиками. Да и мой старый добрый американский патриотизм они должны оценить. Но потом я вспомнил, что передо мной лишь пешка-исполнитель, и я даже не знаю, кто на самом деле стоит за всей этой историей, хотя я уже начал кое о чем догадываться. Когда инспектор сказал: "Поймите, доктор, я простой солдат и сам ничего не решаю,"- я хотел было спросить, кто же его прислал — хотя и не был уверен, что смогу настоять, если он попытается уйти от ответа. Но в конце концов я так и не собрался с духом, а он сам, как вы понимаете, не очень-то стремился распространяться на эту тему.
Мы вернулись в дом, и там, в гостиной, разгорелся еще один спор. Агент Фоска уселся за овальным столиком, положив перед собой блокнот, и попросил меня показать ему документацию на покупку химических реактивов — это стандартная часть любой проверки — а также задал мне несколько вопросов по поводу хранения лабораторных образцов. Вместо того, чтобы показывать ему, где я их храню, я решил просто принести их в гостиную — он не возражал.
Я поставил на стол два ящика с пробирками и вручил агенту прилагающееся описание. Фоска попросил фотокопии документов, и Венди сразу же их сделала. Копии квитанций на покупку химикатов? Пожалуйста.
Мы проследовали в кабинет.
— Как используется эта комната?
— Это мой кабинет.
Я втайне надеялся, что Фоска обратит внимание на грамоты на стене, выданные мне DEA за оказанные услуги или что-то вроде того. Я отдал много сил распространению научной информации по психоделикам, в том числе среди полицейских и химиков государственных агентств; в числе прочих, например, я консультировал персонал лаборатории DEA в Сан-Франциско.
Фоска молча просмотрел грамоты и вернулся к своему дежурному вопросу:
— Есть ли в этой комнате запрещенные вещества?
— Честно говоря, не знаю — отвечал я. Дело в том, что я не разбирал кабинет уже полгода, и поэтому вокруг в беспорядке валялись книги, журналы, письма, в том числе с образцами для анализов.
— А здесь? — спросил Фоска, показывая на ящик. В нем он нашел сразу несколько интересных вещей: во-первых, пробирки с МДМА, помеченные мной.
— Это ваш почерк?
— Похоже на то.
— А это что за препарат? — он показал на пробирку с этикеткой "ЛАД"
— Не помню.
— Может быть, это ЛСД?
— Вряд ли. Тогда там было бы написано «ЛСД», а не "ЛАД".
На дне ящика лежало несколько капсул маринола (разрешенной к медицинскому применению разновидности ТНС — действующего вещества марихуаны), и я пояснил, что, скорее всего мне дал их на анализ человек, сомневающийся в содержимом капсул.
— Имя этого человека?
— Не помню.
— Хорошо, а вот здесь написано, что это "Н-гидрокси-МДМА от Чарльза". Кто такой этот Чарльз?
— Простите, я не помню.
Все образцы были водружены на крышку моего ксерокса, и мне было предложено вспомнить и записать что-нибудь насчет их происхождения, что я и сделал, как всегда, впадая в забывчивость. После этого образцы были сфотографированы.
(Если вы еще не поняли, почему я не сообщал инспектору имен отправителей всех этих образцов, я могу объяснить. Дело в том, что эти люди были уверены, что я имею право проводить анализы, не информируя об этом полицию. Такая же работа велась, по крайней мере, еще в одной лаборатории, где хозяева считали это своим долгом перед общественностью, но DEA запретило им это, поскольку опасалось, что такой "контроль качества" может быть на руку преступникам. В общем, даже если бы я знал имена отправителей, я не стал бы их разглашать, так как это было бы равносильно предательству с моей стороны. Мне кажется, агент Фоска отлично это понимал, хотя и продолжал настойчиво требовать информацию.)
Между делом я спросил: — Если бы я вел подробную отчетность по поводу всех отправителей, и в некоторых из присланных образцов оказались бы запрещенные препараты, могло бы DEA использовать мою информацию для возбуждения уголовного дела против отправителя?