3. Взрыв произошел не в главной камере, где шло облучение мезонами, а во вспомогательной, промежуточной, откуда образцы обычно извлекаются из мезонатора наружу.
4. В образце нейтрида, найденном в воронке, обнаружена микроскопическая щербинка размером 25Х30Х10 микрон. Такую ямку невозможно ни выдолбить в нейтриде механическим путем, ни вытравить химическим.
5. Обнаружено короткие замыкание в электромагнитах, вытягивающих из главной камеры положительные мезоны и продукты их распада. Это замыкание не могло произойти при взрыве, так как в этот момент мезонатор был выключен. Таким образом, можно предположить, что опыт облучения нейтрида происходил не в чистом вакууме, а в “атмосфере” из плюс мезонов и позитронов.
6. Обнаружен силуэт на внутренней кафельной стене лаборатории.… Судя по четким контурам его, первоначальная вспышка света и тепла была точечной, сосредоточенной в очень малом объеме вещества.
7. Проведенный анализ радиации образцов воздуха, металла и бетона из семнадцатой лаборатории показал, что характер радиоактивного распада после этой вспышки не совпадает с характером радиоактивности при урановом, плутониевом или термоядерном взрыве”.
— Гм, гм… — Самойлов положил листок на стол и прошелся по комнате из угла в угол. Он, как и Яков, осунулся за эти дни: смугловатое лицо стало желто-серым от бессонницы, на щеках отросла густая черная щетина. — Ты знаешь, — повернулся он к сидевшему у стола Якину, — я не могу себе представить, чтобы Сердюк просто так не заметил это замыкание в вытягивающих магнитах. Не-ет… Ведь он, Алексей Осипыч, буквально чувствовал, где и что неладно! И вдруг такой грубый промах… Да, наконец, ведь в мезонаторе была аварийная сигнализация.
— Может быть, они заметили, но не придали значения? — сказал Якин. — Не хотели прерывать опыт?
Самойлов молча пожал плечами. И снова они ходили и думали об одном и том же. Николай подошел к окну. За окном чуть синели ранние сумерки. В воздухе, открывая зиму, кружил легкий праздничный снежок. Лохматые снежинки окутывали в декоративное кружево черный обгорелый труп стеклянного корпуса. Аварийщики обносили корпус проволочной изгородью и вколачивали колышки с табличками: “Осторожно! Радиация!”
“Наверное, скоро корпус будут сносить…” — лениво подумал Николай.
В комнате было тепло — уже работало паровое отопление. Ожившая от теплоты единственная муха лениво ползала по стеклу, потом, остервенело жужжала, билась крылышками об ощутимую, но невидимую преграду. Самойлов следил за ее движениями; вот так и он: чувствует, но не понимает, где главное препятствие. “Что же произошло? Что произошло? Что?” — надоедливо и бессильно билась в мозгу мысль.
Николай вздохнул и, подойдя к столу, взял листики анализов радиации, несколько минут рассматривал их против света.
— Ты знаешь, я где-то уже видел вот такие же данные, — задумчиво произнес он. — Или очень похожие…
Якин скептически фыркнул:
— Очень может быть: ты их рассматриваешь уже пятнадцатый раз…
— Не-ет, это ты брось… Я видел их где-то очень давно. Где? — Самойлов снова разложил таблицы анализа и стал сравнивать их.
Привычное мышление физика позволило ему по цифрам представить вид, длительность и спектры радиоактивного распада. Возникшие в воображении кусочки бетона и металлов, впитавшие в себя неизвестные ядерные осколки, излучали какие-то очень знакомые виды радиации. Какие?.. Память мучительно напряглась, и Николаю показалось, что он наконец вспомнил.
Не доверяя своей догадке, он бегом помчался по лестницам и по двору в белый двухэтажный домик, где помещались библиотека и архив. В комнатах архива пахло замазкой: стекольщики осторожно вставляли в окна звонкие листы стекла взамен выбитых взрывом. Было холодно — служительницы надели пальто поверх синих халатиков.
— Девушка! — едва не столкнувшись с одной из них, крикнул Николай. — Где у вас лежат материалы по теме “Луч”?
Через несколько минут он рылся в старых, замусоленных и запылившихся лабораторных журналах. Чем-то грустным и близким пахнуло на него от страниц, неряшливо заполненных столбиками цифр, графиками, таблицами, схемами и всевозможными записями. Вот его записи. Оказывается, у него испортился почерк, раньше он писал красивее. Вот Яшкины записи анализа радиоактивности первых образцов, облученных минус-мезонами. А вот — Ивана Гавриловича: четкий и крупный почерк опытного лектора. Вот целый лист заполнен каким-то хаосом из формул, схем и цифр: это когда-то он спорил с Сердюком — теперь не понять и не вспомнить, по какому поводу, — и оба яростно чертили на бумаге свои доводы.
На минуту Николай забыл, что он ищет в этих журналах, — его охватили воспоминания. Ведь это было очень недавно, всего два года назад. Они с Яковом тогда были… так, ни студенты, ни инженеры, одним словом, молодые специалисты. Мало знали, мало умели, но зато много воображали о себе. Облучали мезонами разные вещества, искали нейтрид и не верили, что найдут его; слушали житейские сентенции Сердюка и научные рассуждения Ивана Гавриловича… Вот женский профиль, в раздумье нарисованный на полях, а под ним предательская надпись рукой Якова: “Это Лидочка Смирнова, а рисовал Н. Самойлов”. Ну да, ведь он тогда чуть не влюбился в Лидочку, инженера из соседней лаборатории. Но это увлечение было так скоротечно, что не оставило никаких следов ни в его душе, ни в дневнике. Начались самые горячие месяцы их работы, было некогда, и Лидочка благополучно вышла замуж за кого-то другого…
И вот нет ничего… Нет Голуба. Нет Сердюка. Нет мезонатора — только груда радиоактивных обломков. Есть нейтрид и еще что-то неизвестное, что нужно узнать…
“Ну, размяк!” — одернул себя Николай. Он достал из кармана анализы, расправил их и начал сравнивать с записями в журналах. Через четверть часа он нашел то, что искал: данные анализов сходились со спектрами радиоактивности тех образцов, которые облучали мезонами больше двух лет назад, еще до возникновения идеи о нуль-веществе… Николай почувствовал, что найдена ниточка, очень тоненькая и пока неизвестно куда ведущая.
— Хорошо. Ну и что же? — спросил Яков, когда Николай рассказал ему об этом “открытии”. — Что из этого следует?
— Многое. Слушай, мы теперь уже действительно кое-что знаем об этом веществе: знаем, что оно распалось с выделением огромной энергии, большей, чем при синтезе тяжелого водорода; что оно хоть и неустойчиво, но способно разрушать несокрушимый нейтрид; наконец, что оно распалось с выделением мезонов и оставило след — характерную радиацию…
— Да, но нам неизвестно, как именно возникло это вещество в их опыте, — возразил Якин. — Вот что: раз кое-какие обстоятельства рождения его мы установили, так не повторить ли нам эксперимент Голуба и Сердюка, а? Тогда и увидим… Так же отключим вытягивающие электромагниты, так же будем облучать нейтрид быстрыми мезонами…
— … так же разлетимся на отдельные атомы, я никто потом не разберет, где твои атомы, а где мои! — закончил Самойлов. — Это же авантюра!
— Ты, пожалуйста, без демагогии! — разозлился Яков, и щеки его вспыхнули пятнами. — “Авантюра”! Опровергай по существу, если можешь!
Николай внимательно посмотрел на него: “Еще не хватало поссориться сейчас”.
— Хорошо, давай по существу, — сказал он примирительно, — во-первых, мы не знаем режима работы мезонатора, ведь лабораторный журнал Голуба сгорел. А ты помнишь, сколько месяцев мы искали режим для получения нейтрида? Во-вторых, ты думаешь, у нас на заводе или в каком-нибудь другом институте, где есть мезонаторы, тебе разрешат заниматься такими непродуманными и опасными опытами? В-третьих…
— Ладно, убедил! — поднял руки Яков. — Что же ты предлагаешь?
— Думать! Ну, а уж если ничего другого не придумаем… будем ставить опыт.
Николай шел через парк к троллейбусной остановке. Снег прекратился Дорожка по аллее была протоптана немногими пешеходами. Во влажном воздухе ясно светили сквозь деревья редкие фонари. По сторонам стояли на гипсовых тумбах посеревшие от холода статуи полуголых атлетов с веслами, ядрами и дисками. Двое малышей, приехавших в парк обновить лыжи, лепили плотные снежки и старались попасть в атлетов.