Хозяева Пончиков и их жены стали покидать аудиторию. Сигналом послужил уход директорской супруги. Зрители аплодировали неистово. Пончикам, разумеется. Но уходящие невольно воспринимали аплодисменты на свой счет. Естественно, не как одобрение. Каждый хлопок солью сыпался на рану.
Хотя Алеша Иванов тоже поплелся за своей разгневанной женой, женщиной весьма представительной, его уход не отразился на безудержном веселье. Новогодний вечер удался на славу.
На следующий день наступило похмелье. Старшие научные сотрудники, заведующие отделами, секретарь партийного комитета и, конечно, директор с пристрастием допрашивали своих Пончиков, стараясь выяснить, кто затеял это позорище, кто сочинил эти грязные бездарные куплеты.
Результат расследования оказался весьма странным. Куплеты сочинили тридцать два человека. Каждая из тридцати двух Пончиков уверяла допрашивавших, что именно она является автором частушек. Инициатива, режиссура и прочее также упорно отстаивалось каждым Пончиком.
Секретарь партийного комитета рекомендовал директору, настаивал, требовал передать расследование более компетентным органам, умеющим вырывать признания не только из упорных и закоренелых врагов советской власти, но даже из мумий фараонов. А то, что в этой диверсии явно видна преступная рука врагов советской власти, у него лично, у человека с развитым коммунистическим чутьем, нет ни малейшего сомнения. Да, это явная диверсия. Международный сионизм таким образом пытался подорвать научную базу самого передового в мире сельского хозяйства. Этот Рейнман, этот чистюля, который предусмотрительно обезопасил себя, отказавшись от Пончика, действовал как сионистский агент. Ясно, это его проделка.
Нетерпеливым движением руки директор прервал гневно-идеологический поток, хлещущий из партийного секретаря.
– Ерунда. Никаких органов и никаких сионистов. Лучшее, что можно предпринять, дать скандалу потихоньку утихнуть. Это наше внутреннее дело, не подлежащее огласке. Разберемся. Все постепенно утихает.
Директор был прав. Действительно, все постепенно утихает. В течение ближайших девяти месяцев тихо, без конвульсий институт очищался от взбунтовавшихся Пончиков. Некоторые уволились по собственному желанию. Некоторых пришлось впихнуть в университет. Уменьшилось количество наиболее смешливых аспирантов, лаборантов и младших научных сотрудников. Взамен на работу приняли более обстоятельных, интересовавшихся химией, а не всякими историями. Историями в институте.
Но даже история, правда, не институтская, а коммунистической партии, послужила делу успокоения страстей. Директор не стал выяснять, как умиротворились другие жены. Он был рад тому, что в его семье установился покой.
Супруга узнала, что даже Карлуша, когда от недоедания умирали его дети, ездил из Лондона в парижские бордели излечивать душевную тоску. К тому же ездил он на деньги своего дружка Фридриха. Была в этом высочайшая мораль, так как Фридрих наживал деньги, капиталистически эксплуатируя обездоленных трудящихся, против чего Карлуша протестовал вместе со своим эксплуатировавшим дружком. Какой-то акт социальной справедливости был и в том, что некоторая часть этих грязных фридриховых денег, нажитых эксплуатацией, доставалась несчастным обездоленным трудящимся – парижским проституткам. А еще доставались им деньги Карлушиных родственников, голландских раввинов, которых он лично глубоко презирал, как и вообще всех евреев. Супруга директора упорно пыталась, но никак не могла понять, зачем Карлуше понадобились бордели, если его жена, Жени, была одной из красивейших женщин Европы, да еще аристократкой из рода фон-Вестфаленов. А Вовочка? Он-то ведь, проказник, тоже, оказалось, спал не только со своей Надюшей. Может быть, и в нем проявилось все то же порочное еврейское начало? Но ведь ее пердун стопроцентный русский. В нём-то откуда элементы порока?
Увы, даже гениальная марксистко-ленинская философия не давала ответов на некоторые животрепещущие вопросы. Но, простив основоположников, профессор была вынуждена простить и своего супруга.
На многих академиков история с Пончиками и их неожиданным восстанием в НИИХУЯ, то бишь, в НИИЯХУ, оказала настолько сильное впечатление, что на следующей сессии почти без вмешательства дружков из ЦК директор был избран в Академию наук.