В школе Концентрик видел несколько старых художественных фильмов, отснятых не то в XX, не то в XXI веке. Он не слишком ими заинтересовался; жизнь в них была показана какая-то странная. Больше всего ему запомнился эпизод из американского боевика, когда один коротышка в шляпе играет на рояле, а масса перепившихся ковбоев дерутся под музыку, причем дерутся каждый за себя. Из того же фильма в памяти у Концентрика остались индейцы, коренные жители Америки. Но, в общем, понимания старой жизни фильмы ему почти не добавили.

«Неплохо бы почитать что-нибудь из старинной литературы», — подумал Концентрик и неторопливо побрел назад к нуль-кабине.

Дома его уже ожидало новое электронное послание, на сей раз очень лаконичное:

Концентрик тяжело вздохнул и поморщился; затем вытянул из коробочки салфетку и не спеша, основательно вытер со лба пот. Почему-то ему вдруг вновь захотелось на улицу. Он выглянул в окно, но во дворе, естественно ничего не было, кроме зеленых крон густо посаженных деревьев, да беззаботно щебетавших в них птиц. Почему его опять потянуло на улицу? Ведь он только что вернулся оттуда и минуту назад был уверен, что там ему абсолютно нечего делать. А может он и хотел ничего не делать, существовать безмятежно, как он и существовал до сегодняшнего дня. Во всяком случае теперь ему так казалось.

Эта женщина побешивала и, одновременно, очень увлекала его. Одним махом она внесла в его жизнь что-то незнакомое, но очень волнующее, и вместе с тем — сумбур, чреватый неприятностями с заказчиком и даже материальными убытками. Дело в том, что по графику Концентрик должен был сейчас усиленно разрабатывать тему «Необходимость психического торможения биороботов типа ПРОЛ-17 при использовании их на работах с повышенными термическими нагрузками», а вместо этого он болтался по Санкт-Петербургу, получал любовные послания, испытывая при этом немалое волнение, и даже всерьез подумывал посвятить какое-то время чтению старинных романов.

Еще вчера он спокойно мастурбировал перед экраном, пребывая в приятной уверенности, что обеспечивает себе этим занятием физиологическую удовлетворенность, а также душевный покой, необходимый для плодотворной научной работы. И вот все смешалось.

Немного поразмыслив он напечатал простодушный ответ:

Ее реакция была незамедлительной:

«Так, давай, я приду к тебе!»

Прочитав такое, Концентрик аж покрылся испариной и опасливо взглянул на свою нуль-кабину, как-будто оттуда кто-то мог вылезти без его на то санкции. Очевидно, Аделаида по-своему истолковала его наивный ответ, вложив в него смысл, каковой Концентрику никогда и в голову бы не пришел.

Он машинально сказал в транслятор:

— Нет, нет. Что ты!?

Она напирала:

«А почему?»

Он смущенно признавался:

— Я боюсь.

Она недоумевала:

«Чего?»

Он «пожимал плечами»:

— Не знаю. Это, как-то, не принято.

Она отчаянно шла на сближение:

Концентрик смутился. Дело было даже не в том, что, по своему обыкновению, он сидел перед компьютером совершенно голый, как в день своего появления на свет. Просто он, вообще, терпеть не мог видеосвязи. Да и по «обычному телефону» (старинный оборот!) он говорил редко, лишь в случае деловой необходимости, которая обычно выпадала не чаще одного-двух раз в неделю. Он предпочитал обмениваться электронными письмами: приходилось говорить в транслятор или даже печатать, зато так он чувствовал себя гораздо раскованнее. Кроме того, сейчас он действительно боялся. Ему вроде и хотелось увидеть Аделаиду, но то, что она предлагала, не лезло ни в какие ворота.

Все же он проклинал себя за этот постыдный страх (прекрасный пример атавистического мышления!) и чувствовал, что краснеет, когда печатал (именно старомодно печатал, а не произносил в транслятор) ответ:

Она не ответила, а он отнюдь не испытал от этого облегчения.

Он купил стакан крепкого чая и два свежих бублика с маком в незнакомом питерском кафе. Он так редко заказывал что-либо в своем городе, что сейчас ему пришлось даже заглянуть для этого в соответствующий справочник. Почему именно сегодня ему захотелось петербургского чаю? Он не строил иллюзий на сей счет.

Он глубоко задумался. Сомнения охватили его. Если бы он мог предвидеть, как часто он будет вспоминать потом эту минуту! Именно эту, когда Аделаида еще так доступна!

Он вспомнил, как час назад, возвращаясь домой, он собирался ознакомиться с образцами старинной литературы. Поразмыслив, он запросил произведение, прочитанное наибольшим процентом населения земного шара в XX веке. Он решил почитать именно самый популярный старинный роман, не ограничивая поиск никакими дополнительными критериями, лишь запросив, по возможности, русский перевод.

На экране мгновенно появился документ, — как и следовало ожидать, стилистически непривычный, трудный для понимания, но Концентрик сосредоточился и углубился в чтение.

Поначалу Концентрик не мог понять, о чем, собственно, идет речь. Он утонул в море старинных слов, морских терминов, феодальных титулов и чинов и вынужден был поминутно призывать на помощь толковый словарь. Однако постепенно он вник в повествование и даже начал испытывать незнакомое прежде чувство наслаждения от прочитанного. Едва начав наслаждаться, он подумал, что несомненно получил бы большее удовольствие от начала романа, если бы исходно обладал приобретенной лишь теперь привычкой к новому для себя старинному стилю.

И он вернулся к началу, к тому самому моменту, когда в трактире «Адмирал Бенбоу» поселился старый загорелый моряк с сабельным шрамом на щеке.

Постепенно Концентрик так увлекся, что уже не мог оторваться от чтения.

Он восхищался смелостью юного Джима Хокинса, благородством доктора Ливси, честностью и верностью долгу капитана Смоллета, труднообъяснимым обаянием морских разбойников. И еще один герой романа Стивенсона очаровывал и манил к себе Концентрика. Этим героем было само море — теплое, соленое, необъятное и насыщенное романтикой и приключениями. Концентрик видел море лишь однажды, опять же на школьной экскурсии, о которой у него не сохранилось сколько-нибудь ярких воспоминаний. Совсем иные ощущения он испытывал теперь. Это был тот редкий случай, когда лучше прочитать, нежели увидеть собственными глазами! Лишь теперь, читая морские приключения, описанные подлинным мастером, ему по-настоящему захотелось увидеть море.

И еще три желания нарастали у Концентрика по мере ознакомления с самым популярным романом XX века: поесть свиной грудинки с яичницей, покурить и пропустить стаканчик рому. Особенно острым было последнее желание, и чем настойчивее доктор Ливси внушал Билли Бонсу мысль о необходимости полного отказа от рома, тем большую симпатию к Билли Бонсу ощущал Концентрик, и тем сильнее ему самому хотелось «пропустить стаканчик».

В конце концов Концентрик прервал чтение и решил разобраться с этими своими желаниями.