- Поддельный, что ли? - спросил тот, понимая, что злыденьку охота похвалиться ученостью.

- Поддельный был бы, если бы он туда посторонней травы досыпал, липового листа или еще чего. А у него чай и есть чай, только спитой наполовину. Перед законом такая подделка называется фальсификацией… - злыдень помолчал и добавил мечтательно: - Для нас законы не писаны, но знать их ужас как интересно. Слов длинных много.

Под такие разговоры избыли вечер, и ничуть Палею странным не казалось, что он с нечистью да нелюдью чаи гоняет.

С утра Палей с Ваняткой пошли овес сеять. Небо хмурилось, но дело отменять никак нельзя, овес сей хоть в воду, но в пору. Не посеешь на Пахомия, сорная трава поперед овса попрет, тогда доброго урожая не жди.

Злыдень остался промышлять, обещавши сыскать курочку поце-лее, а не так, чтобы одни кости. Казалось бы, грядущая шкода скрыта в злыдневых делишках, а повстречалась она в чистом поле на честной работе. По дороге задребезжала таратайка. Остановилась у самой Па-леевой полосы, и на землю сошел Пахом Куваротов - богатей, державший в кулаке деревенское общество.

Хотя первым должен здороваться пришедший, а вовсе не трудящий, Палей поспешил приветствовать мироеда:

- Доброе утро, Пахом Авдеич, с днем ангела вас!

- Доброе, доброе… - отвечал кулак. - Труд на пользу. Что-то, смотрю, сеешь ты густо.

- Сей гуще, соберешь пуще.

- Вот и я о том. Пространно живешь, Палей. Ты про должок-то не забыл?

- Помню, Пахом Авдеич.

- Это хорошо, что помнишь. Так я днями заеду, ты уж денежку подготовь.

- Пахом Авдеич! - взмолился Палей. - Вы же обещались до осени подождать.

- А ты жалился, что весь поиздержался, а сам из узла сеешь. Нехорошо обманывать, братец.

- Так ведь овсишко какой! Его густо не посеешь, так и не соберешь ничего!

- Я в чужие овсы не заглядываю. Я знаю свое: в долг брал - изволь отдавать.

Овес досеяли и заборонили, но домой вернулись смурные. Зато злыденек сиял, что медный самовар.

- Ты смотри, что достал! - закричал он с порога. - Сам! Без изъяна. Не, ты только глянь!

- Что там у тебя? - спросил Палей, глядя на мокрый мешок. За два последних дня столько притаскивалось в дом мокрого, что не слишком верилось, будто новый подарок без изъяна.

Злыдень вспрыгнул на стол, втащил следом мешок и, недолго думая, вывернул. На доски тяжело шлепнулась аршинная щука.

- Сам поймал! Под мельничное колесо за ней нырял, за разбойницей. Она меня заглотить норовила, а я ее - за зёбры! Ух, как мы бились… но я осилил. Мне вообще мало кто конфузию может нанести!

- А что, - спросил Палей, осторожно коснувшись дряблого после весеннего нереста рыбьего брюха, - если эту рыбину продать… хоть трактирщику, хоть в усадьбу… сколько денег выручить можно?

- Да ты что, этакую благодать на базар нести!.. Мы из нее для Ванятки юшки наварим, она знаешь, какая сытная, с нее Ванятка мигом на ноги встанет.

- Понимаю я, - признался Палей, - а делать нечего. Наехал на меня сегодня Пахом Куваротов. Я ему денег должен три рубля с полтиною. Обещался до осени ждать, да как увидал, что я густо сею, и осерчал. То ему за обиду показалось. Грозился днями за долгом приехать, а уж тут у него слово с делом не разойдется, как пить дать приедет.

- Вот, значит, где шкода с зерном была, - произнес злыдень, - а что мышата в нем порылись, это полшкоды. Мог бы и догадаться: два куля овса - не шутка, за них и неприятности немалые. И ведь что обидно: деньги нам, злыдням, запрещены. Если бы мы да еще и деньги иметь могли, то весь мир запакостили бы. А без денег наши дела как сажа бела. Но ты духом не падай и помни: злыдни сдаваться не привыкли. Я буду думать, а ты пока щуку распотроши да юшку свари.

Злыдень устроился на печи у самой трубы, распушил кисточку на хвосте и уставился на нее стеклянным взглядом.

Палей взял ножик и приготовился потрошить щуку. Но едва он взялся за рыбину покрепче, та изогнулась, и острые зубы впились в указательный палец.

- И тут с изъяном, - обреченно произнес злыдень и даже не обернулся посмотреть.

- Плевать, - сдавленно произнес Палей, ножиком разжимая рыбьи челюсти. - Потом пописаю на руку, и ничего не будет. Заживет, как на собаке. Вот ведь, стерва кусачая, так больно цапнула! Недаром говорят, щучка спит, а зубки живут.

Когда Палей закончил свой монолог, злыдня уже не было.

Вернулся помощничек лишь на следующий день, непривычно тихий и серьезный. Хвост устало обвис, и вроде бы волосков в кисточке поубавилось. В лапах у добытчика ничего не было.

- Кушать хочешь? - спросил Палей. - У меня щи крапивны со щучьей головы сварены. С кисликой… вкусные. Я и Ванятке давал, и тебе оставлено.

- Погоди, не время. И вопросов мне никаких не задавай: что можно - сам скажу. Пойди-ка поищи в кухонном углу за поганым ведром, может, найдешь чего…

Палей кивнул согласно и пошел к помойному ведру.

- Да тут никак кошель лежит!

- Развяжи да поглянь, хватит ли, чтобы с долгом расплатиться? Некоторое время Палей сосредоточенно пересчитывал медяки

и мелкое серебро, потом сказал:

- Хватит. Тут четвертаком больше.

- Ну и ладно. Спрячь все и не трогай, пока Пахомка-мироед за долгом не явится.

- Кошелек надо бы назад снести. Сам же говорил: птицу бери, а клетку не трогай.

- Я никакой птицы не приносил. С кошельком, было дело, баловался, да и то не донес, обронил где-то. Так что назад мне нести нечего. А уж что в том кошеле было - знать не знаю, ведать не ведаю. Не полюбопытствовал. Может, там орехов-двойчаток полна мошна.

- Где ж ты такой мошной разжился?

- Кому сказано - вопросов не задавать? - перебил злыдень. - Где взял, там не убудет. Так что прячь находку - и хватит о ней. Пойдем лучше щучью голову рушить. Щука тебя куснула, теперь ты ее кусни.

Пахомова бричка объявилась на следующий день к вечеру. Палей, готовясь к будущему сенокосу, отбивал во дворе косу. По железному стуку Пахом и отыскал должника.

- Доброго здоровьица, Пахом Авдеич, - как всегда первым поздоровался Палей.

- И ты будь здоров. Деньги-то приготовил?

- Приготовил, Пахом Авдеич.

- То-то! А говорил: поиздержался, голодной смертью помираем… Строгости с вами надо больше, тогда все найдется. Давай, неси долг.