А с другой стороны: готовность пойти на любые жертвы — терпеть недовольство власть имущих, жить в нищете, а если потребуется, то и умереть, — но не сфальшивить в искусстве, не опуститься до компромиссов в творчестве, не отступить и на самую малость от своих художнических убеждений. Он «мог бы набрать большие деньги, если бы полегче относился к своему писательскому призванию. Но для Гоголя писательство его было действительно великим «душевным делом». Он не мог, — органически не мог, если бы даже хотел, — «халтурить», говоря современным словом. И не только не мог халтурить, а просто не мог даже остановиться на обработке своего произведения, не доведя его до возможных пределов совершенства», «взыскательность к себе Гоголя была поистине изумительна». Будучи крайне самолюбивым, Гоголь тем не менее «жадно, настойчиво искал критики самой строгой я беспощадной, потому что выше всякого самолюбия для него стояло совершенство его произведения, и в отзыве самого глупого человека он считал возможным найти что-нибудь для себя полезное». В.Вересаев хорошо знал, какое это редчайшее качество у писателей. «По этой беспощадной, несгибающейся «взыскательности» к себе, по этой готовности жертвовать всею личною жизнью для достойного осуществления писательского своего призвания» Гоголь — явление в самом деле удивительное.

Столь же «двупланным» выглядит, по мнению В.Вересаева, в мировоззрение Гоголя. «К политике и ко всякой общественности» он «был глубоко равнодушен», «в жизни он проявлялся типичнейшим барином-помещиком», не раз «выражал» «самые мракобесные, строго охранительные мнения». В резкое противоречие с этими взглядами вступал сатирический талант писателя. Поразительно, но «такого-то вот человека насмешливая судьба наделила даром едкого, всеуничтожающего смеха, способностью одним взмахом сбивать с лиц благородные маски и обнаруживать под ними подлейшие рожи». Благодаря «глубоко революционному» «гоголевскому смеху», имя его «очутилось на знамени всех, стремившихся к беспощадному разрушению начал, защищаемых Гоголем» в его повседневной жизни.

Конечно, между жизнью любого писателя и его творчеством нет какой-то глухой стены: жизнеотношение художника всегда сказывается в его творениях. И в книге о Гоголе В.Вересаев подчеркивает эту мысль даже резче, чем в первых изданиях «Пушкина в жизни». Просто в повседневном быту сильнее проявляется одно, в творчестве — другое, и большее или меньшее несовпадение «двух планов» существует у писателей очень часто.

Естественно возникает вопрос, почему, несмотря на сходство замысла и жанра, несмотря на одинаковое богатство фактического материала, «Пушкин в жизни» пользовался огромным читательским успехом, а «Гоголь в жизни» был встречен гораздо спокойнее? Думается, причина в различии характеров и биографии героев двух этих книг, о чем, между прочим, писала критика тех лет. Яркий характер Пушкина, его бурная жизнь, полная драматизма, делали книгу о нем столь увлекательной. И психологический облик и судьба Гоголя выглядели менее интересными. Как отмечал сам В.Вересаев, «среди неинтересных писательских биографий биография Гоголя выдается своею сугубою неинтересностью и серостью. Внимательнейшим образом проследишь ее, — и воспоминанию совершенно не на чем остановиться... Полное «беспроисшествие», говоря языком самого Гоголя».

Однако страницы даже самой непримечательной, казалось бы, писательской биографии представляют собой огромную историко-культурную ценность, коль скоро речь идет о величайшем художнике. Тем более когда эти страницы воссозданы тоже художником со своим взглядом на мир и изображаемого героя. При всей возможной «двупланности» писателя все равно нельзя до конца понять его творческий облик без знания событий и обстоятельств прожитой им жизни. Книга В.Вересаева, пусть в чем-то спорная и субъективная, предлагает широкому читателю свод богатейшего материала о великом Гоголе с позиции вполне определенной художнической версии — в этом и достоинство книги и причины ее долговечности.

* * *

В.Вересаев представляет ту когорту русских писателей, отношение которых к литературе лучше всего характеризуется несколько старомодным словом «служение». Это вызывающий бесконечное уважение тип художника, превыше всего ставившего честное служение искусству.

В своем дневнике В.Вересаев постоянно отмечал, что литература была для него «дороже жизни», за нее он бы «самое счастье отдал». В ней — совесть и честь человечества. И потому всякий идущий в литературу возлагает на себя святую обязанность пером своим помогать людям жить лучше, счастливее. Посвятивший себя служению литературе не имеет права ни сомнительным поступком в быту, ни единой фальшивой строкой запятнать ее и тем самым скомпрометировать, поколебать и недоверие читателя. «...Только величайшая художественная честность перед собою, благоговейно-строгое внимание к голосу художественной своей совести» дает право работать в литературе, — говорил В.Вересаев в лекции «Что нужно для того, чтобы быть писателем?», прочитанной перед литературной молодежью в 1921 году. А по его дневнику 90-х годов видно, с каким самозабвенным упорством он воспитывал в себе эту художническую честность, так как «нужно громадное, почти нечеловеческое мужество, чтоб самому себе говорить правду в глаза».

И действительно, во имя правды он всегда был беспощаден. «Лжи не будет, — я научился не жалеть себя» — эта дневниковая запись от 8 марта 1890 года стала одним из его главных литературных заветов. В воспоминаниях о детстве и юности, стремясь на собственном примере детально разобраться в становлении духовного мира молодого человека конца прошлого века, он не побоялся рассказать о самых интимных движениях души, о неблаговидных поступках, которые по тем или иным причинам совершал, о том, что редко рассказывают даже близким друзьям. В «Записках врача» смело поднял завесу над той стороной деятельности врачей, которую его коллеги относили к области профессиональных тайн. В лекции о М.Горьком, оставшейся неопубликованной, писатель говорил: «...Такова должна быть философия всякого настоящего революционера: если какое-нибудь движение способно умереть от правды, то это — движение нежизнеспособное, гнилое, идущее неверными путями, и пускай умирает!» Выдающиеся наши писатели-реалисты, организовавшие на рубеже веков знаменитый кружок «Среда», давали каждому его участнику шутливое прозвище, а вот В.Вересаева «за нерушимость взглядов» называли «Каменным мостом».

В воспоминаниях о В.Вересаеве, особо выделяя его «писательскую и человеческую честность и принципиальность» «высокого образца», Вл.Лидин писал: «Я помню несколько длительных и трудно разрешимых литературных конфликтов, похожих на гоголевскую тяжбу, пока за это дело не взялся Вересаев. Его имя сразу примирило противников, и они заранее согласились принять любое решение Вересаева, веря в его абсолютную справедливость... Я помню, как в очень трудную пору своей жизни один из писателей сказал просветленно: «Пойду к Вересаеву». В переводе на обычный язык это значило: «Пойду к справедливому человеку».

Для собрата-писателя, который, по его мнению, пишет честно и во славу родной литературы, В.Вересаев не жалел ничего. Вдова М.Булгакова вспоминала, что в тяжелейшую минуту их жизни неожиданно явился к ним В.Вересаев и принес денег. Так он поступал не только с М.Булгаковым, чаще всего и не рассчитывая на возвращение долга.

Талант, помноженный на честность, позволяет в любых обстоятельствах жизни оставаться самим собой, смотреть на жизнь свободным взглядом, идти своей непроторенной дорогой. Это умение видеть жизнь собственными глазами, не оглядываясь на авторитеты, не страшась самых смертоносных атак критиков разного рода, — такова, по В.Вересаеву, важнейшая заповедь подлинного писателя «Главное, чтоб был свой стакан, — утверждал он в упоминавшейся лекции перед литературной молодежью. — Если он есть у вас, если есть хоть маленькая своя рюмочка, то вы — художник, вы вправе сидеть за тем столом, где с огромными своими чашами восседают Гомер, Эсхил, Данте, Шекспир, Гёте, Пушкин, Толстой, Ибсен».