Этот необычный жанр книги и смутил исследователей, оценивших ее как факт науки, а не писательского творчества. Читатели же, не вдававшиеся в тонкости жанровых особенностей, восприняли книгу, по словам одного из рецензентов, именно как «увлекательнейшее художественное произведение».
Предложенный В.Вересаевым своеобразный жанр монтажа документов и фактов сегодня уже узаконен в литературе — в таком ключе написана, к примеру, целая серия пьес М.Шатрова о В.И.Ленине, — а тогда это был новаторский шаг, но для В.Вересаева по-своему логичный и закономерный. В этом нетрудно убедиться, обратившись к особенностям его стиля, к его художнической манере.
В.Вересаева называли писателем-общественником. В его произведениях все внимание обычно сосредоточивалось на идейных исканиях героев, а излюбленной формой повествования оказывался диалог, жаркий спор героев о жизни, о политике, о проблемах социально-экономических. Такая всепоглощающая устремленность на решение социальных проблем приводила иногда даже к тому, что философ, общественник, публицист побеждал в его творчестве художника. Произведения В.Вересаева порой привлекали внимание не столько яркостью образов и языка, тонкостью психологического рисунка, сколько остротой и глубиной постановки социальных проблем.
С этим ярко выраженным социально-политическим пафосом его произведений связано и тяготение В.Вересаева к документально точному изображению жизни, к использованию реальных фактов, свидетелем которых он был сам или о которых слышал от близких людей. «До 17 лет непрерывно, а потом много лет летом, — рассказывал он в одном из писем, — я жил в Туле и Тульской губернии и, конечно же, насквозь пропитался именно тульской природой. Везде, где я изображал провинциальный город («Без дороги», «На повороте», «К жизни»), материалом служила Тула. Зыбино, с его характерным старинным помещечьим домом, усадьбой и окрестностями, описано в «Без дороги» и «На повороте». Показательно, что повесть «Без дороги», написанная в форме дневника героя, включила немало эпизодов из личного дневника писателя, причем с той же датой. Многие рассуждения героя «Записок врача», сцены были дословно переписаны из дневника 1890 — 1900 годов, а судьба молодого врача поразительно напоминает судьбу самого В.Вересаева после окончания им медицинского факультета в Дерпте. Кстати, роман «В тупике» тоже очень автобиографичен. Как и профессор Дмитревский, сам В.Вересаев в те годы работал в Феодосийском наробразе и, по свидетельству члена ревкома Б.Горянова, «все события, имевшие место в описываемую Вересаевым эпоху в Феодосии и ее окрестностях, изложены фотографически точно», только, на его взгляд, ряд акций, совершенных белыми, приписаны красным («Книга и революция», 1929, № 1, стр. 30). Прообразом Дмитревского был Н.А.Маркс — видный ученый-археолог, генерал царской армии, перешедший на сторону Советской власти и приговоренный за это белогвардейцами к смертной казни (между прочим, с него же писал своего профессора Горностаева К.Тренев в «Любови Яровой»).
Да и вообще большинство героев вересаевских произведений обычно имело вполне определенных прототипов. «Нужно настойчиво, не уставая, искать подходящего человека — на улице, в театре, в трамвае, в железнодорожном вагоне, пока не найдешь такого, который совершенно подходит к воображаемому тобой лицу», — так характеризовал В.Вересаев в «Записях для себя» свой метод работы. Это не значит, что просто «фотографировалась» жизнь. В письме 1928 года к исследователю его творчества В.Вересаев объяснял: «Какими произведениями можно пользоваться как автобиографическими? Только «В юные годы» и «На войне». Во всех остальных «правда» настолько перемешивается с «вымыслом», что можно брать только общее настроение, жизнеотношение и т.п.».
Из-за решительного неприятия любой фальши — «писательства», как говорил В.Вересаев, — он стремился изображать в своих произведениях только то, что знал досконально. Отсюда и склонность к документализму. Нередко этот сознательно отстаиваемый им принцип встречал скептическое отношение критики, которая порой склонялась к мысли, что В.Вересаев не художник, а просто добросовестный протоколист эпохи, умеющий сгруппировать факты и в беллетристической форме пропагандирующий определенные теории. Критика явно заблуждалась. В искусстве есть два пути к правде: обобщение многочисленных фактов в вымышленном образе и выбор для изображения какого-то реального факта, однако содержащего в себе широкий типический смысл. Оба эти способа типизации достаточно ярко представлены в истории литературы, оба закономерны и оправданны. Таланту В.Вересаева был ближе второй. Произведения такого рода, будучи художественным обобщением явлений действительности, приобретают к тому же и силу документа. Не случайно Л.Толстой и А.Чехов отметили великолепные художественные достоинства рассказа В.Вересаева «Лизар» и одновременно В.И.Ленин в «Развитии капитализма в России» сослался на него при характеристике положения русского крестьянства как на живую и типическую иллюстрацию. Органическое сочетание сильно выраженного личного начала с поистине философским взглядом на жизнь делало произведения В.Вересаева увлекательными и в то же время по-настоящему интеллектуальными.
Не случайно публицистическая повесть полумемуарного характера долгие годы была жанром, наиболее любимым В.Вересаевым («Записки врача», «На японской войне»). Но со временем даже и она перестала отвечать творческим склонностям писателя. В 1925 году, то есть как раз в период работы над «Пушкиным в жизни», В.Вересаев, перечитав свою раннюю, неопубликованную повесть «Моя первая любовь», заметил: «Главная ошибка, — что многое выдумано, что много беллетристики. Как долго нужно учиться, чтоб научиться рассказывать правду!» А ведь повесть была построена на чисто автобиографическом материале! И предисловие к зарождавшемуся тогда же циклу «Невыдуманные рассказы о прошлом» отразило новый шаг, сделанный писателем в поисках документальной достоверности искусства: «С каждым годом мне все менее интересными становятся романы, повести; и все интереснее — живые рассказы о действительно бывшем... И вообще мне кажется, что беллетристы и поэты говорят ужасно много и ужасно много напихивают в свои произведения известки, единственное назначение которой — тонким слоем спаивать кирпичи... нужно, напротив, сжимать, стискивать, уважать и внимание и время читателя».
Те приемы «сжатия», «стискивания» сюжета, фразы, концентрации образа, точный отбор фактов и деталей, в которых, как в капле, отражается мир, делали вересаевские миниатюры удивительно емкими. Писатель и раньше, еще в конце прошлого века, обнаружил явное тяготение к форме лаконичной записи, отрывочному эпизоду. Дневник Чеканова («Без дороги») или «Записки врача» — это далеко не все примеры. Со временем пристрастие к лаконичности усиливалось: «под старость все больше... развивается склонность писать афоризмами и очень короткими замкнутыми главками» («Записи для себя»). «Великим хочешь быть — умей сжиматься» — стихотворная строка, начинающая одну из заметок В.Вересаева о Пушкине, стала его творческой программой.
Все усиливавшаяся с годами склонность к краткости и документальности, неприятие словесной «известки» и привели В.Вересаева к мысли, что нет ничего выразительнее и убедительнее фактов, документов, живых свидетельств. По принципу монтажа фактов, цитат, отдельных мыслей построена не только книга о Пушкине, а затем и о Гоголе, но и начатый в 20-е годы цикл «Записей для себя» — итог многолетних размышлений писателя о природе человека, о любви, смерти, об искусстве. И подобный метод отнюдь не приводил к объективистскому изложению материала. Авторская концепция недвусмысленно выявлялась в подборе цитат и примеров, их композиции.
В такого рода произведениях главное, конечно, не столько степень достоверности того или иного свидетельства современника, сколько авторская версия, то есть взгляд автора на своего героя или выбранную тему. Свидетельства отбираются и компонуются в соответствии с авторской концепцией. Какова же вересаевская версия Пушкина?