Человека, вернувшегося из поездки в Японию, друзья и знакомые забрасывают вопросами. Спрашивают об искусстве, о новых книгах японских писателей, о старинных обычаях и новейших тенденциях в экономике: интерес к дальневосточной стране-соседке закономерно велик. И кто-нибудь, непременно спросит:

— Ну, а к нам, русским, к России — как там все-таки относятся?

Вопрос не праздный: взаимоотношения между двумя странами неоднократно принимали трагический характер. На протяжении первой половины XX столетия было две кровопролитных войны и несколько меньших по масштабам, но тоже весьма болезненных, уносивших человеческие жизни, столкновений.

— Так как же все-таки относятся сегодня японцы к России и к русским?

Приходится объяснять, что на этот вопрос нет однозначного ответа. Многое зависит от того, каков человек, на чем он воспитывался, какие газеты читает. Если же говорить о людях труда, составляющих большинство народа, то в их среде, как правило, встречаешься с искренним и доброжелательным интересом к нашей стране, хотя осведомленность о ней — как правило — оставляет желать лучшего.

В этих обстоятельствах весьма актуальным представляется выход книги, возвращающей нас к самым истокам русско-японских отношений. «Сны о России» — произведение японского писателя Ясуси Иноуэ неопровержимо свидетельствует, что в истоке этих отношении был не меч, но протянутая рука помощи, желание (прежде всего со стороны России!) установить мирные и взаимовыгодные добрососедские связи.

Книга Иноуэ документальна. Опираясь на многочисленные русские и японские источники, писатель рассказывает историю горстки японских рыбаков, унесенных бурей от родных берегов и оказавшихся в России. Это был не первый, а, согласно подсчетам автора книги, пятый случай такого рода. Так и только так знакомились поначалу русские и японцы в условиях строгой самоизоляции от внешнего мира, соблюдавшейся в ту пору Японией. Та же самоизоляция, к слову сказать, крайне затрудняла возвращение потерпевших кораблекрушение японцев на родину. Но в России к «нечаянным гостям» относились с большой заинтересованностью. Первый же из них — некто Дэибэй — был отправлен через всю страну в Петербург и стал там первым и единственным преподавателем школы японского языка, немедленно учрежденной Петром I. Прозорливый политик, Петр понимал, что между странами-соседями не могут не завязаться со временем более тесные взаимоотношения. Прошло, правда, больше столетия после смерти Петра, прежде чем эти предвидения начали оправдываться. Но время не пропало даром. Все эти годы работала, хотя и с перерывами, сначала в Петербурге, потом в Иркутске, школа переводчиков, составлялись и уточнялись карты, переводились книги европейских авторов, которым удалось побывать в Японии, использовался каждый случай для того, чтобы пополнить знания об островной державе на Тихом океане. Так было и в годы пребывания в России Дайкокуя Кодаю и его спутников — главных героев книги Ясуси Иноуэ.

Нет необходимости пересказывать здесь фабулу книги, но нельзя не сказать сразу же об исключительной доброжелательности, симпатии, даже восхищении, с какими Иноуэ, следуя историческим источникам — прежде всего, конечно, сохранившимся запискам самого Кодаю, — рисует русских людей. Эта сторона книги Иноуэ, несомненно, взволнует и тронет советских читателей. Русские на страницах книги — великодушны, отважны, деятельны, человечны. Вот первый вечер на острове Амчитка, куда после долгих скитаний по морям выбросило наконец рыбацкое судно. Уцелевшие японцы кое-как устраиваются на ночлег в пещере. Они опасаются островных аборигенов, настороженно встретивших новопришельцев. По счастью, здесь же оказалась группа русских. Двое из них, разложив костер у входа в пещеру, добровольно остаются охранять покой измученных японцев.

Обстоятельства заставляют японцев покинуть Амчитку на самодельном судне. Работами руководит русский приказчик Яков Невидимов — человек энергичный, пользующийся авторитетом у соотечественников. И он же во время плавания, убедившись, что Кодаю более сведущ в морском деле, охотно уступает ему «руководящую роль», оставляя за собой лишь надзор за мелкими текущими делами: русским чужда мелочная амбиция!

В Нижнекамчатске японцев застает голод, но русские жители поселка заботятся о них в первую очередь. Иркутский ученый Кирилл Лаксман, человек сильного и сурового характера, предпринимает поистине титанические усилия, чтобы содействовать возвращению японцев на родину: отправляется даже в длительное и нелегкое по тем временам путешествие в Петербург, добивается, для Кодаю аудиенции у Екатерины II!

Нет, не была, конечно, раем земным феодально-бюрократическая Российская империя конца XVIII века. Столкнулись японцы и с медлительностью громоздкой государственной машины, подолгу оставлявшей без ответа их прошения о возможности вернуться на родную землю. Но ведь и нелегким, объективно говоря, делом было такое возвращение: в конце концов пришлось строить специальный корабль. Не было уверенности в том, что японские власти благожелательно примут русское судно, да и собственных соотечественников. И опасения эти в известной мере оправдались: Кодаю пришлось доживать свои дни в специально отведенном месте, вроде лагеря для интернированных. В заключительных главах книги он, так сильно стремившийся на родину, с грустью вспоминает Россию: «Там никогда на добро не отвечают злом!»

Думается, читателю запомнятся характеры Кодаю и его спутников — людей во многом разных, но обладающих вместе с тем специфическими чертами японского национального характера. Они трудолюбивы, терпеливы, способны стоически переносить удары судьбы, отзывчивы и памятливы на добро.

Думается, что с интересом будут прочтены и страницы о России тех лет, увиденной главами японцев, хотя одни сведения, сообщаемые в книге, для русского читателя являются хрестоматийными, в других же читатель-специалист обнаружит ошибки, неточности, несколько наивные характеристики. Что ж, писать о России всегда было трудно, особенно иностранцам: не только фантазер Дюма, но и его добросовестнейший соотечественник Жюль Верн не избежал в «русских» главах своего романа «Упрямец Корибан» страниц, вызывающих у нас улыбку.

Положение японского писателя осложнялось еще и спецификой основных источников, которыми он пользовался. Записки Кодаю сделаны, несомненно, рукой умного и добросовестного наблюдателя, но он не был человеком высокообразованным — естественно, что при встрече со столь необычным миром, каким должна была представляться японцу XVIII столетия тогдашняя Россия, он мог и впасть в ошибку, и несколько наивно истолковывать увиденное. Еще больше неточностей могло оказаться в тех записях, которые были сделаны японскими чиновниками со слов Кодаю после его возвращения на родину.

При переводе книги Иноуэ на русский язык, а также при редактировании перевода, многое — с согласия автора — было уточнено и исправлено. Однако читателям следует иметь в виду, что такая работа должна была вестись исключительно тонко и бережно, чтобы в погоне за фактической точностью не разрушить своеобразие книги. Вот, например, Кодаю размышляет над увиденным странным зрелищем под названием «машкерад», и ему приходит в голову, что, может быть, «машкерады» устраиваются затем, чтобы «знатные люди и сановники могли услышать истинный, не искаженный условностями голос простого народа». Нам, конечно, ясно, что «машкерады» устраивались вовсе не с этой целью. Что ж, исправить или вовсе снять это рассуждение? Думается, что не стоит: будучи безусловно неверным по сути своей, оно многое дает для характеристики самого Кодаю, его взгляда на вещи.

Когда Кодаю увидел царский дворец в Петербурге, ему показалось, что «трехэтажная главная часть здания была построена из кирпича, крылья — из мрамора». Мы-то знаем, что Зимний дворец ни в какой из периодов своего существования не имел никаких мраморных крыльев, но почему не допустить, что такое, несколько преувеличенное, впечатление произвела роскошь императорской резиденции на простодушного гостя из далекой, да еще и наглухо изолированной от внешнего мира страны? Перед нами ведь не просто книга о России XVIII века, но и о том впечатлении, которое производила она на японцев.