Но тут меня ударило в правую руку, автомат вышибло, вещевой мешок сполз с плеч. Я упал и понял, что меня ранило. Хотел взять автомат, но у него была разбита ложа. Посмотрел на вещевой мешок - он уже горит, и в нем рвутся патроны. Я огляделся. Вижу, метрах в ста от меня поднялся немец. Я прицелился и выстрелил. Немец был убит. "Вот, - думаю, - опять одного нет". И тут снова вижу немца.

Но вдруг оказалось, что в магазине у винтовки нет больше патронов, и у меня в кармане нет. Вот горе какое!

Пробираюсь между кустами. Рука болит. Но тут, вижу, лежит наша трехлинейная винтовка. Я взял семизарядную за спину, принял боевое положение. Я вижу, идут по дороге два немца. Выстрелил. Один немец упал. Но тут уже рука заболела так, что нет терпения.

Тогда я ушел в деревню, и там мне сделали перевязку.

Еще я хочу описать один бой, когда мы, закончив боевую задачу, с боем пробивались на соединение со своими частями.

Рана моя тогда еще не совсем зажила, а раненому воевать довольно трудно. Нужно сказать при этом, что в нашей группе было много раненых. А нам нужно обязательно перейти одну дорогу, которую немцы очень сильно охраняли, и пробиться через одну деревню. Но мы знали, что немцы боятся крика "ура". И вот мы с рассветом, когда немцы спали, тихо подкрались к деревне и с громким "ура" ворвались туда.

В деревне стояли четыре легковые автомашины и два грузовика с продовольствием. Я бегу и слышу в одной избе крик: "Русс, русс!" Тогда я взял противотанковую гранату, которую берег для себя на случай, если меня окружат, и левой рукой бросил ее в комнату. Дверь распахнулась, из окон все стекла вылетели. Вбегаю в комнату и вижу мертвых фрицев.

Потом смотрю на машины и думаю: "Не оставлять же немцам". Беру банку с горючим, обливаю и поджигаю. Мне во всем этом деле помогает один местный житель. А про раненую руку я совсем было забыл. Только когда выбежал из деревни, почуял боль. Так я нагнал своих и с ними вышел.

Вот такое было мое действие в тылу у врага, и об этом я хочу рассказать всем комсомольцам.

Красноармеец В. Кувшинов".

Алексей не мог определить то чувство, какое пробудило в нем это письмо: оно наполнило сердце чем-то таким хорошим, что оживило душу. Незаметно для себя, впервые, может быть, за все свое бедование на острове, на него дохнуло живым теплом, и он улыбнулся.

* * *

Сегодня Алексей решил дойти до вышки, может, удастся найти сорванное полотнище паруса. День выдался сухой, тихий, прохладный.

Поначалу зашагал легко и быстро, даже обрадовался, что способен так двигаться. Но скоро ощутил стеснение в груди и ноги начали слабеть. Присел на камень.

На берегу вдруг увидел пару куличков. Длинноносые щупловатые и необыкновенно проворные птицы перебегали с места на место, не обращая на Алексея никакого внимания.

Он с тоской подумал, что начинается отлет птиц. Теперь будут садиться на остров каждый день. Одна беда - не с его силами охотиться. Силков никаких не приготовил, до болезни не успел, а теперь и подавно не сделаешь. И камнем птицу не подшибешь, руки слабы. Все же выбрал кругляшок, размахнулся и бросил. Где там, даже не спугнул, камень упал совсем близко, а рука заныла...

С трудом поднявшись, побрел дальше. Шел медленно, осторожно, ноги то и дело скользили на разъезжавшейся под подошвами гальке. Недолго и упасть.

Прошел метров пятьдесят и снова присел на камешке. Глянул на берег и увидел три бревна. Был бы здоров... а теперь не осилить.

В тот день он все же добрался до вышки, устало прислонился к опоре. Ничего-то здесь не меняется. Тысячи лет могут бежать и бежать по небу серые облака, гулять ветер, плескаться или грохотать море, и все на затерянном острове останется таким, как было тысячу лет назад.

И опять припомнился родной дом, экипаж, друзья, знакомые, и заныло сердце в безысходной тоске. Так захотелось в обжитой человеческий мир, что слезы сами собой подступили к глазам и перехватило горло. Вынести одиночество еще хоть сутки, хоть несколько часов - выше сил.

Однажды вдоволь поплававший по свету механик, рассказывая о Японии, где ему приходилось бывать подолгу, заговорил насчет тамошних верований. И вот что запомнилось Алексею. По понятиям японцев будто бы есть ближний и дальний ад. А сверх этого еще и третий ад - это ад одиночества.

Как верно! Разве все, что он тут испытывает, не ад? Куда ни глянь, всюду серые камни, серая вода и серые облака. Сущий ад. Он взглянул на море и обомлел: недалеко от берега шел пароход. Алексей закрыл глаза, уверенный, что, когда откроет, увидит пустое место. Не без страха еще раз взглянул, и - о чудо! - самый настоящий пароход огибал остров.

Его охватила такая радость, что едва удержался на ногах, будто под ним не твердая земля, а штормовая палуба. Нет, все равно он не имеет права радоваться. Появлялись и пароходы и самолеты - и исчезали...

Алексей с пристальностью охотника вглядывался в пароход, ощупывая взглядом его палубные надстройки, иллюминаторы, плавные обводы. Это был такой же пароход, на каком он еще совсем недавно плавал, может, послан с тем же заданием.

И, как бы позволяя получше разглядеть себя, пароход двигался медленно-медленно. "Уйдет, опять уйдет", - твердил Алексей с замиранием сердца.

Но случилось невероятное - пароход остановился. Неужели заметили?

С упавшим сердцем, оно не просто замерло, казалось, его вообще нет, Алексей не спускал глаз с парохода. Постепенно судно стало увеличиваться. Выходит, повернули назад. Неужели за ним? Сердце усиленно забилось, высоко-высоко, у самого горла.

Его заметили, конечно же, заметили. И он срывается с места, бежит. Пять, шесть, семь торопливых шагов. Ему кажется - он не бежит, а несется, летит, хотя на самом деле еле-еле передвигается, шатаясь из стороны в сторону.

Сил не хватило и на десяток быстрых шагов. Алексей упал, больно ушибся и пополз сначала на четвереньках, а потом по-пластунски...

* * *

На пароходе его действительно заметили. Вахтенный штурман навел бинокль на геодезическую вышку и у ее основания увидел покачивающуюся черную фигуру: зверь не зверь, человек не человек...

Штурман знал, что фашисты где-то в этих местах потопили пароход и до сих пор никого из пропавших не нашли. Неужели это кто-то из них?.. О замеченном штурман доложил капитану. Тот приказал продолжать наблюдение. А через минуту и сам поднялся на мостик.