— У меня с тобой не предвидится никакого будущего.

— Жаль, а у меня есть план, и я хотел бы посвятить тебя в него.

— Мне это ни к чему.

Он наклонился к девушке, схватил ее лошадь за уздечку и заглянул ей в лицо.

— Ты боишься слезать с лошади. Боишься, что я схвачу тебя, как в тот день… Помнишь, как тогда, когда ты увидела, что я иду к Ричарду, и улеглась голая на траве, сама не своя от желания соблазнить меня.

Тамар бросила на него надменный взгляд.

— Почему ты все время стараешься разжигать мою ненависть к тебе?

— Потому что твоя ненависть мерило твоей любви.

— Я вижу, ты преуспел в искусстве плести интриги во время своих испанских побед. Позволь сказать тебе, что ты не имеешь ни малейшего понятия обо мне и о моих чувствах.

— Знаешь, испанские и английские женщины по сути дела одинаковы, их можно разделить на податливых, кротких и на таких, как ты, диких, которых необходимо приручать.

— Твои глупые речи мне омерзительны. Я не лошадь, чтобы меня приручать.

— Ты права. Как я тебе уже говорил, ты женщина, за которой нужно ухаживать… теперь, когда я добился тебя.

— Ты полагаешь, что добился, потому что поступил со мной подло? И это дает тебе право говорить со мной подобным образом?

— Ах, Тамар, хотел бы я, чтобы ты сейчас взглянула на свое лицо. Ты взволнована. Ты надеешься, что я поступлю, как в прошлый раз. Даже если ты немного боишься, все равно надеешься. Загляни себе в душу, моя красавица, и скажи, что ты там видишь. Скажи мне правду. Скажи, что ты лелеешь в сердце малейший штрих той ночи любви. Ты помнила об этом все это время так же, как и я.

Она с такой силой хлестнула лошадь, что та вырвала уздечку из руки Бартли и помчалась галопом. Бартли скоро нагнал ее.

— Я думал, что малыш в саду — наш! — крикнул он. Она продолжала смотреть вперед.

— Я был разочарован! — снова крикнул он. Тамар снова придержала лошадь и воскликнула:

— Я скорее убила бы себя, чем стала рожать твоего ребенка!

— Ты слишком легко говоришь о смерти и слишком часто упоминаешь о ненависти.

— Убирайся прочь! Оставь меня!

— Я должен поговорить с тобой.

— Ты не можешь сказать ничего, что представляло бы для меня хоть малейший интерес.

— Ты боишься меня.

— Я слишком хорошо тебя знаю. Ты — грубиян, насильник, пират, грабитель. И все эти качества мне отвратительны. К тому же я не доверяю тебе. Физически ты сильнее меня, и я не желаю оставаться наедине с тобой в пустынном месте.

Он засмеялся.

— О Тамар, разве я когда-нибудь принуждал тебя? Разве ты не приняла меня без протеста в свою постель?

Горячие слезы стыда выступили у нее на глазах. Она со злостью хлестнула лошадь.

— Давай, скачи быстрее, — шепнула она. — Давай оторвемся от него.

Но взмыленные лошади бежали рядом.

— Не бойся, Тамар! — крикнул Бартли. — Мы будем вместе навсегда… до смерти.

Они оставили позади открытую пустошь и въехали в узкую лощину, где пришлось ехать шагом, и Бартли вновь заговорил:

— Выслушай меня, Тамар. Я уже не молод и хочу жениться. Мой отец хочет увидеть моих детей, прежде чем умрет. Я часто думал об этом, когда был далеко от дома. Я люблю море, но тебя я люблю сильнее. Ты, как море, Тамар… ненадежная, ласковая и нежная с одним, дикая и неукротимая с другим. Я хочу тебя, Тамар.

— Твои слова напрасны. Если хочешь моего совета, послушай: женись и заведи детей. У нас в округе много девушек столь же знатного рода, как ты, из которых выйдут отличные жены. Какая-нибудь из них, без сомнения, будет мириться с твоими грубыми манерами и изменами, лишь бы стать леди Кэвилл.

— Я не хочу никого, кроме тебя.

— Это оттого, что ты желаешь то, чего не можешь получить.

— Я не буду век плавать, — продолжал он, — мы будем растить своих детей. Что ты на это скажешь, Тамар?

— Скажу, что ты дурак. Твоя семья решит, что я недостойна тебя, а это не может принести счастье.

— Как только я женюсь на тебе, моя семья забудет странные слухи о твоем рождении.

— Эти слухи никогда не забудутся.

— Это потому, что ты так ведешь себя. Ездишь на лошади с распущенными волосами, тебя и в самом деле можно принять за ведьму, при виде которой у мужчин возникает пожар в крови, а женщины умирают от зависти.

— И ты женился бы на мне, зная, что я отличаюсь от других женщин?

— Я хочу жениться на тебе, — твердо сказал он.

— Бартли, — уже мягче сказала она, — ты веришь, что я не обычная смертная женщина? Веришь в то, что у меня есть неземная власть? Веришь, что в ночь двадцать один год назад сатана взял силой мою мать?

Он отвел глаза.

— Откуда мне знать, во что верить?

— И все же ты хочешь жениться на мне? Просишь меня стать матерью твоих детей!

— Прошу, — торжественно ответил он, — в моей жизни есть и всегда будут оставаться две любви. Одна из них — море. Ты знаешь, я убежал из дома и уплыл а море, когда мне было четырнадцать. Я поступил против воли отца. Я знал, что он может лишить меня наследства, как угрожал, но мне было наплевать на это. Я должен был стать моряком. Мне было наплевать, что какое-то время я буду простым матросом. Я знал, что подвергаю свою жизнь опасности, знал, что могу умереть, но не мог отказаться от этой мечты. А моя вторая любовь — это ты, Тамар. Непокорная, как море… и столь же опасная. Я знаю это, но ты должна быть моей. Я смотрел в лицо опасности на море и хочу встречать любые опасности с тобой… женщиной… ведьмой… сатаной… кто бы ты ни была.

Она была тронута, ведь прежде он никогда не говорил с ней столь серьезно. Более того, она испытывала чувство гордости из-за того, что он был такой покорный. В какой-то степени это искупало его вину за то, что ей пришлось перенести из-за него.

И Тамар сказала ему почти ласково, как еще никогда с ним не говорила:

— Если то, что ты сказал, правда, мне жаль тебя. Но я никогда не выйду за тебя. Ты должен ограничиться своей первой любовью — морем. Ты глуп, Бартли, а я никогда не смогу полюбить дурака. Если бы ты был добр ко мне, я, возможно, начала бы испытывать к тебе дружеское чувство. А если бы ты продолжал быть добрым ко мне, я, быть может, и вышла за тебя. Но насилие… бесстыдное насилие… с каким ты обошелся со мной, я никогда не смогу простить.

— Стало быть, ты продолжаешь ненавидеть меня?

— Я никогда не полюблю тебя.

— Ты забываешь, я чувствовал, как ты трепещешь в моих объятиях.

— От ненависти.

— Нет, от страсти.

— Тогда почему я не приняла то, что ты считаешь огромной и великодушной жертвой — предложение стать твоей женой?

— Потому что ты не знаешь саму себя. Ты вознамерилась ненавидеть меня и цепляешься за эту ненависть, как утопающий за плот, зная, что он скоро уплывет от него.

— Знай же, ты сделал то, чего я тебе никогда не смогу простить. Ты знаешь, что я не похожа на других женщин. Ты сам сказал, что во мне сидит дьявол.

Он улыбнулся ей, и в его глазах вспыхнула столь сильная страсть, что в одно мгновение она могла растопить холодное отвращение Тамар и заставить сдаться.

— Мне нечего больше сказать тебе, — проговорила она и поскакала вперед.

Всю осень и зиму Бартли постоянно приезжал в Пенникомкуик, а его семья принимала Ричарда и Тамар в Стоуке. Сэр Хэмфри сильно одряхлел и с нетерпением смотрел за тем, как Бартли обхаживает дочь Ричарда. Ему не нравилось, что избранница рождена вне брака, но он прекрасно сознавал, что она очаровательна. Тамар была высока ростом и прекрасно сложена. Эта девушка могла нарожать ее сыну отличных сыновей. А коль скоро Бартли желал взять ее в жены, сэр Хэмфри был недоволен, что они медлят со свадьбой. Ведь если он хотел увидеть своих внуков, времени терять уже было нельзя.

Глядя на старого Кэвилла, Тамар думала: «Таким будет Бартли через тридцать лет. Слишком много хорошего вина, слишком много вкусной еды, слишком много женщин; одна или две раны, нанесенные испанцами, они зажили, но оставили свою мету; похотливые, жадные взгляды на хорошенькую юную горничную, раздражительность, ноги, распухшие от подагры… Да, именно таким будет Бартли через тридцать лет. Оба они сельские джентльмены и в то же время — пираты!»