Сына, о котором он так молился, ни о чем другом не думая, не считаясь с чем бы то ни было еще. Сына, которого и она ждала так же нетерпеливо. Которого хотела любить, растить, воспитывать.

«Не правда!»

Он почувствовал толчок в спину. Кто-то навалился сзади. Потом чьи-то руки обхватили его, и Радолф понял, что его тащат к выходу. Этот кто-то пытается увести его назад, в большой холл. Глаза застилала пелена, но Радолф понял, что это за непрошеный помощник. Паттон. Губы у того шевелились, и, как будто из далекой дали, до Радолфа доходили слова утешения. Паттон говорил:

— Да женишься еще. Сколько их у тебя уже было. Просто такое уж твое счастье, хилые все попадались — ни одна до сроку дитя не доносила. А вот Джоселин дотянула до родов. И следующая тоже сможет дотянуть.

Вой, исторгшийся из могучей глотки Радолфа, пронзил и без того тягостную тишину, разлившуюся в холле, так что бывшие там мужчины совсем оробели.

— Нет! — Воздух разорвала взметнувшаяся ладонь, превратившаяся в полете в сжатый кулак. Один удар, и Паттон распластался на полу. — Нет! — Схватив скамью, Радолф стал крушить ею уставленные угощением столы. Кувшины, кружки, тарелки разлетались во все стороны. В воздухе повис густой тяжкий дух горького эля.

— Не бывать этому!

Глаза его выхватили из толпы повитуху, и он зашагал к ней. Та, взвизгнув, попыталась прикрыть ребенка своим телом.

— Корова безмозглая, — только и сказал он, вложив в свои слова все презрение, на которое оказался способен. — Да как я могу сотворить дурное моему сыну, коль Джоселин жизнь за него отдала?! Он же мне вдвойне дорог поэтому. — Потом, глядя прямо в глаза повитухи, Радолф приказал:

— Найдешь для него лучшую кормилицу в Англии. Чтоб молоко ее было сладкое и чистое — проверишь! Смотри за моим сыном хорошенько, больше у меня нет никого. Ты за него головой отвечаешь. Он умрет — ты умрешь.

— Ага, ваша милость. Ладно. — Повитуха присела, почтительно наклонив голову, а когда он дал знак, поспешно заковыляла во внутренние покои — купать младенца положено в тепле, а там горел камин.

Добравшись до своего массивного кресла, Радолф обессиленно рухнул в него. Потом, слегка придя В себя, стал приглядываться к этому знаку своего высокого достоинства: темное дерево, затейливая резьба, подушки с изысканным шитьем — дабы его благородное седалище не оскорблялось неудобствами. И тут он вспомнил. Вспомнил, как Джоселин дразнила его, насмехаясь над его горделивыми притязаниями на величие, будто бы принадлежащее ему по праву рождения. Как он, не выдерживая ее издевательств, крепко обхватывал ее обеими руками, но и в его объятиях она не хотела сдаваться. Как он сулил ей такое же замечательное кресло — будет и у нее настоящий трон. Вот только сына пускай родит сначала.

Неужели все это ушло навеки? Оторвав тяжеленное кресло от пола, он, собрав силы, поднял его вверх и потащил к окну. Подушки посыпались на пол. Оконная щель была слишком узка, громоздкое кресло не пролезало, и Радолф в неистовстве стал колотить им о стену, пока не отвалились ножки и не разлетелась резная спинка. Выпихнув остатки былого трона наружу, он со злобным удовлетворением услыхал треск ломающегося дерева, летели щепки, обломки, труха и прах.

Навеки. Джоселин мертва. Она умерла — ради его сына, ради поместья Клэрмонт-курт и ради его самого, и нет больше, и уже никогда не будет другой женщины, достойной стать супругой герцога Клэрмонтского.

Сжав кулак, он поднял его над головой, и голос его заставил содрогнуться обитателей замка:

— Ради блага нашего сына, Джоселин, я клянусь: переверну и небо, и землю, но сохраню за собою Клэрмонт-курт — навеки.

И это заклятие, как эхо, повторили камни Клэрмонта.

— Ночами по усадьбе Клэрмонт-курт бродит призрак.

Открытый двухколесный экипаж как раз начал взбираться на очередной пригорок, и мисс Силван Майлз вновь была вынуждена ухватиться за поручень, придерживая другой рукой капор. На слова возницы она беспечно отозвалась:

— Вот и хорошо. Что же это за замок — без фамильного призрака?

Здоровенный парень боязливо поежился.

— Ага, смейтесь, смейтесь. Чего б не веселиться хрупкой барышне — пока она сама не столкнулась нос к носу с этим страшенным лордом.

Джаспер Руни заехал за нею на постоялый двор Ястреба и Гончего пса, всего лишь пару часов назад и поначалу показался ей заурядным малым, несколько даже туповатым, во всяком случае — без капли фантазии. Теперь же ей пришло в голову, что парень, пожалуй, наоборот, страдает слишком буйным воображением. Но если так, ей незачем пускаться с ним в долгие разговоры, пусть не думает, что ее всерьез занимают все эти нелепые выдумки. И Силван стала глядеть назад, на кочковатый болотистый торфяник, по которому катилась их новомодная станхоуповская двуколка. Ощутив острый йодистый запах, она поняла, что океан — где-то рядом, и невольно поежилась от внезапно налетевшего порыва ветра. Силван еще немного помолчала, но в конце концов женское любопытство пересилило.

— А вы-то сами привидение видали?

— А то как же? Вот как вас вижу. Поначалу-то я подумал, что рехнулся: гляжу, а оно расхаживает себе, и наряд на нем чудной какой-то. Я священнику нашему рассказал, его преподобию отцу Доналду, а он мне и говорит: не ты первый, его и другие встречали. До тебя еще. Это дух первого герцога Клэрмонта. Голос его задрожал от волнения. Да он, кажется, не на шутку испугался! А вот Силван ни чуточки не боялась. Ей доводилось видывать и кое-что пострашнее призраков. И она ехидно осведомилась:

— Откуда же вам имя его известно? Вы что, документы у него спрашивали, у привидения вашего?

— Нет, мисс. Но вид у него — точь-в-точь портрет Радолфа. Видный такой мужчина, увидишь — сразу не по себе становится. Высокий, сильный. Воин с булавой и мечом.

Силван улыбнулась, ничуть не стесняясь своей смешливости — кучер сидел к ней спиной и не мог видеть, какое выражение сейчас у нее на лице.

— Ну если уж он дубину за собой таскает, лучше ему на глаза не попадаться. Я на вояк в последнее время и так слишком насмотрелась.

— Больно вы остры на язычок, мисс, — проворчал Джаспер.

— Мне это уже говорили, — согласилась Силван.

Тут коляска добралась до вершины холма, и Силван закричала:

— Стоп!

Джаспер еще не успел осадить лошадей, И экипаж еще не совсем остановился, а девушка уже соскочила — сначала на ступеньки, а потом и на землю. Ее взгляду открылась какая-то буйная чересполосица: древний лес и поросший вереском торфяник, скалистые утесы и под ними — плещущий океан. Она вошла в заросли высокой свежезеленой травы, вдыхая аромат стеблей, ломающихся под ее ногами. Вблизи — волны вереска и папоротника, а подальше — и пониже, за ними — такая же колышущаяся рябь морских волн, повинующихся тому же ветру, что и травы. Далеко-далеко, у самого горизонта, виднелись грязно-коричневые прямоугольники пахотной земли: ее очистили от прошлогодней стерни, вспахали, быть может, даже засеяли, но ни единого ростка еще не проклюнулось». На море, в прогалах между скалами, маячили рыбацкие лодки, на расстоянии казавшиеся совсем крошечными.

Силван стояла, ошеломленная открывшейся картиной, и в душе ее поднималось странное чувство, которому она не могла подыскать названия.

Как будто домой вернулась. После такого Долгого отсутствия. Но ведь не бывала она здесь никогда прежде.

— Богом забытое какое-то место. Дикое, языческое, что ли? — прервал ее размышления голос Джаспера. — Многие приезжие пугались даже, особенно дамы. Бывали даже такие, что дальше отсюда ехать не хотели — поворачивай, мол, назад, пустынно здесь, мрачно.

— Ничего подобного мне прежде видеть не приходилось. — Силван всей грудью вдохнула свежий, острый морской воздух, и ее охватил порыв какой-то буйной радости. Ей хотелось побежать по зеленому ковру, ловко перепрыгивая с кочки на кочку, или упасть навзничь в высокую траву и ощутить под руками ломкие пахучие стебли, или раскинуть руки и довериться ветру, который подхватил бы ее и понес навстречу неизвестному — ибо готова она смело встретить ужасы Клэрмонта, — а потом ветер бережно опустил бы ее на землю, И она прилегла бы — отдохнуть и набраться сил.