Незнакомые улицы, незнакомые названия. С заднего сиденья до нее доносился гул отцовского голоса, прерываемый щебетаньем Энн.

Она обернулась и поймала взгляд Стивена. Брови насуплены, вид несчастный.

— Энн, не надоедай дедушке!

— А я и не надоедаю! Я надоела тебе, дедушка?

— Nein, — ответил дед, но его ответ звучал неубедительно, и Джой увидела, что морщинка между бровей у Стивена стала глубже.

— Больше ни слова, Энн! — приказала Джой. — Дай поговорить папе, ведь он долго не виделся с дедушкой, а тебе болтать без умолку просто неприлично.

Энн прижалась к отцу.

— Хорошо, буду вести себя прилично. Давай, говори, дедушка, я буду слушать.

Разговор между отцом и сыном возобновился. Раскатистый голос старика, его громоздкие фразы чередовались с краткими ответами Стивена. Незнакомые слова проносились в сознании Джой, как дорожные знаки, в смысл которых не вникаешь. Нет, что бы ни говорил Стивен, она должна изучить немецкий язык. «А зачем? — спросила она себя. — Ведь мать Стивена, Берта и Ганс говорят по-английски, да и отец, как видно, немного понимает».

Одиночество начинало ее тяготить.

— Вы говорите по-английски? — обратилась она к шоферу.

— Немного, фрау фон Мюллер.

— Где же вы научились?

— Я был военнопленным в Англии.

— Ах, вот оно что! И вам понравилось в Англии?

— Понравилось. Я работал в лесничестве и каждую субботу ходил на футбольные матчи.

Разговор на заднем сиденье прекратился. И в зеркальце водителя Джой поймала встревоженный взгляд Стивена.

— Где мы сейчас? — спросила она.

Машина шла по широкой улице, обсаженной деревьями в три ряда. Ансамбли домов обрели внушительный вид.

— Это Neu Westend, — сказал шофер по-немецки и перевел: — Новый Уэст-Энд. А проезжаем мы по знаменитой Хеерштрассе.

— Чем же она знаменита?

— Своими большими домами и садами. Богатый квартал!

Так вот где вырос Стивен! Джой с любопытством разглядывала виллы с их садами, напоминавшими парки. Для Джой это было символом иного, чуждого ей мира. Чем же был этот мир для Стивена?

Через большие чугунные ворота они выехали на аллею, полукружием ведущую к дому. Вдоль высоких стен сада цвела сирень. В центре сада, на бархатистой лужайке, серебристые березки покачивали своими зелеными ветвями и чинно стояли старинные статуи.

Проехали по крытой аллее, увитой томными глициниями, мимо цветочных клумб, где еще пиршествовала весна, но лето уже начинало вступать в свои права. И вот перед ними возник великолепный особняк, в котором окна нижнего этажа выходили на широкие террасы, а верхний этаж украшали балконы с чугунными решетками в стиле барокко. На широких ступенях портика их встречала, приседая и улыбаясь, старушка в белом переднике и наколке. В дверях, ведущих на террасу, стояла мать Стивена.

Стивен на ходу выскочил из машины. Старая служанка бежала ему навстречу. Она присела, поцеловала ему руки. Затем Стивен оказался в объятиях матери.

У Джой, наблюдавшей за ними, защемило сердце. Вот только теперь он по-настоящему дома!

Старушка присела и, взяв ручку Энн, заплакала.

— Шарлотта? — спросила Джой, вспомнив имя старой нянюшки Стивена.

— Ja! Ja! Gnadige Frau![3] — И она опять заплакала.

Шофер помог старику выйти из машины, а Джой держала Энн за руку, чтобы она не побежала за Стивеном. Затем все трое поднялись по ступеням лестницы на террасу. Старик одной рукой опирался на руку Джой, за другую его тащила Энн.

— Какой же ты толстый — шаловливо сказала она, пыхтя. И Джой оставалось только горячо надеяться, что старик не понял ее слов.

Джой забыла о нем, как только вошла в гостиную. Высокая и хрупкая, с короной седых волос, мать Стивена положила руки на плечо сына и впивалась глазами в его лицо, столь похожее на ее. И в улыбке, с которой она смотрела на сына, было что-то печальное. Да, лицо матери выражало страдание, и его не могли скрыть ни ее спокойствие, ни ее улыбка.

Взгляд ее голубых, как у Стивена, глаз остановился на Джой. Протянув ей руку, она сказала:

— Мы рады вас видеть, Джой. — Нагнувшись, чтобы поцеловать Энн, она повернула к себе ее лицо и дрожащим голосом проговорила: — Она до смешного похожа на Стивена в детстве.

Отец сел на кончик стула, опершись руками о колена, слегка нагнувшись, отчего при его тучности пиджак натянулся и верхняя пуговица, казалось, готова была оторваться. Мать знаком как бы пригласила его принять участие в разговоре, которого он не понимал.

— А как вы себя чувствуете? — участливо спросила Джой.

— Для такой старухи, как я, не так уж плохо, — отвела она вопрос.

— Мы так волновались, получив письмо от Берты, — начала Джой как раз в то время, когда в комнату входила Берта и Ганс.

Берта сделала ей знак глазами, но было уже поздно.

— Что за письмо?

Джой смутилась.

— Письмо о том, что вы больны.

— Что за письмо, Берта? — Мать нахмурилась. — О чем ты писала? Ты ничего не сказала мне.

Краска залила шею Берты, окрасила багровым румянцем ее по-детски розовые щеки.

— Письмо как письмо. То, что писали все, что ты тяжело болела прошлой зимой. Я знала, Стивен захочет узнать подробности.

— И какие же подробности ты ему сообщила?

Отец прервал разговор.

— Отец просит вас, — перевела Берта, — пройти в ваши комнаты. Скоро подадут обед. Я проведу вас туда.

Джой и Энн поднялись за Бертой на верхний этаж по мраморной лестнице с бронзовой балюстрадой тонкой работы, на которой стояли мраморные статуи с массивными лампами в руках, а зеркала в раззолоченных рамах отражали величие прошлого.

— Вам отведены лучшие апартаменты для гостей, — сказала Берта, распахнув дверь в просторную спальню с высокими стеклянными дверьми на балкон, выходивший в сад.

Затем она торжественно раскрыла дверь в смежную комнату.

— Вот ваша гостиная! Ради вашего удобства мы пробили дверь прямо из спальни. Что вы на это скажете?

— Чудесно! — воскликнула Джой. — Но сколько хлопот мы вам доставили, и как вы внимательны к нам!

— Гостиная не так велика, как бы хотелось, но она целиком в вашем распоряжении. К тому же мы надеемся, что большую часть времени вы будете проводить внизу, с нами. Мы ждали вас столько лет и теперь ни на минуту не хотим выпускать вас из виду. Посмотрите! Мама подарила вам свой лучший чайный сервиз мейсенского фарфора. Она получила его в подарок ко дню своей свадьбы.

Растроганная Джой остановилась возле китайской горки, прошептав:

— Как вы добры!

— А где моя кроватка? — озабоченно спросила Энн.

— Мы все продумали, — сказала Берта, обращаясь к Джой. — Мы превратили туалетную комнату в детскую для Энн.

Энн в восторге запрыгала по комнате, обставленной современной белой мебелью и оклеенной детскими обоями в розово-голубых тонах.

— Надеюсь, вы не в претензии, — извиняющимся тоном сказала Берта, — что у вас не будет туалетной, но полковник Кэри, приятель нашего брата Хорста, американец, говорил, что в Америке обходятся без них, если в доме есть хорошая ванная.

— И он совершенно прав! Откровенно говоря, у меня никогда не было туалетной.

Энн усадила кенгуру на подушку, приговаривая:

— Веди себя хорошо, кенгурушечка! И много не разговаривай.

— А вот и ваша ванная комната. Мы ее тоже обновили, и вам, надеюсь, все понравится. Если пожелаете что-нибудь изменить, пожалуйста, скажите. Отец наказал: «Не жалейте ничего, лишь бы мой сын и невестка были довольны».

— Все великолепно! Вы все предусмотрели, решительно все!

Берта похлопала Джой по руке.

— Вот поживете с нами, — сказала она, — увидите, что у нас так принято. А теперь я пойду, узнаю, готов ли обед. Как только услышите гонг, спускайтесь вниз. Сегодня мы и так обедаем позже на полчаса! Наверно, Стивен помнит, что отец любит обедать в половине первого, чтобы не опоздать на дневной самолет.