— Все — файн! Бывайте здоровы!

Но близнецы вдруг стушевались, переглянулись, обменялись несколькими фразами даже не на латышском, а, как показалось Ане, на английском языке, а потом, глядя на нее в четыре неуверенных глаза, заговорили, помогая друг другу:

— Мадам… Может быть, вам понравилось у нас?.. Конечно, Сарма тоже очень, очень хорошая, удивительная женщина, файн. И мы ее тоже любим… Наш режим по средам… Сарма по средам. Если вы не против, то ваш день может быть в субботу. У вас в сумочке есть наш телефон. Мы думаем, что вам у нас, мадам, было хорошо. Сарма ничего не потеряет. Не надо ей ничего говорить.

— Сарме не говорить? — переспросила Аня.

— Конечно! — обрадовались близнецы. — Она будет в среду, а вы в субботу! И она не будет знать, зачем ей обижаться?

— Хорошо. Я позвоню, — сказала Аня.

Они проводили ее от крыльца до улицы и по очереди поцеловали руку.

Отойдя от дома шагов на сорок, Аня заглянула в сумочку — вместо предполагаемых сорока баксов в сумочке, точнее — в красивом конверте, лежало пятьдесят. М-да, как теперь делиться с Сармой?

Но старшей подруги на том углу, где они договаривались встретиться, не было. Ане было как-то все равно — появится ли она вообще или исчезнет навсегда. Она отложила десять долларов в тот кармашек сумочки, который был на «молнии», и решила, что день-другой эти деньги трогать не будет, чтобы рассчитаться с Сармой, если представится случай.

Возвращаться на пляж, чтобы любоваться закатом, уже не имело смысла. Аня решила поехать домой, потому что вдруг почувствовала, что от проведенных физкультурных трюков устала — устала просто физически: болели мышцы и шея, казалось, что она только что разгрузила воз капусты.

Едва Аня ступила на перрон станции Дзинтари (перед носом ушла электричка на Ригу), как тут же увидела на скамье Сарму. Та сидела нога на ногу, курила и лишь легко вскинула тонкую руку при виде Ани.

— А я ведь могла и убежать с твой долей, — сказала Аня.

— Нет. Ты бы не убежала, — уверенно ответила Сарма. — Я знаю. Ну, как там братцы-акробатцы?

Аня пожала плечами.

— Забавно.

— Но не очень вкусно, точно? Морковки свои в шампанском искупали?

— А то как же. Дали пятьдесят баксов.

— Мои десять. Как договаривались. Премия за усердие — лично твоя.

Аня достала из кармашка под «молнией» десять долларов и подала их Сарме, а та небрежно сунула деньги в карман.

— Они предлагают мне заходить к ним по субботам, — сказала Аня.

— Ишь ты! — изумилась Сарма. — Ломают свой режим жизни?! Ну, ты произвела эффект! Они и спят, и дышат, и писают по режиму! С них же, по науке, одного раза в неделю вполне хватало!

— Одному не хватало. Он лишнее у брата прихватил.

— Ты их просто спутала. Каждый по два раза. Уже целый год, я же знаю.

— Ты их не различала. А я одного пометила.

— Как это?

Когда Аня рассказала о своем фокусе с помадой, Сарма едва со скамьи не упала от хохота.

— Я в среду сделаю то же самое! А еще лучше пометить их разом, несмываемой краской, чтоб люди не путались! Ладно, моя среда, твоя суббота! Поехали в «Луну»? Поужинаем, потанцуем? В «Луне» шпаны не бывает.

До кафе «Луна» они добрались, когда уже наступил вечер, погода испортилась, над городом нависли темные тучи.

Вход в кафе был почти напротив обелиска, и у закрытых дверей толпился народ, но никого не пускали. Сарму это обстоятельство не смутило, она пробилась сквозь толпу к дверям и стучала в них с такой настойчивостью, что появился швейцар с орденскими планками на груди и вопросительно уставился на Сарму.

— Нас ждет Зига! — крикнула Сарма. — Стол заказан.

Швейцар кивнул, с трудом распахнул дверь, жаждущие проникнуть внутрь поднаперли было, но опытный страж кафе ловко отодвинул кого надо, рявкнул на кого следовало, и Сарма с Аней протиснулись в маленький холл кафе.

— Кто такой Зига? — спросила Аня, когда они поднимались по лестнице на второй этаж.

— На контрабасе играет, — кинула на ходу Сарма, а сама уже повеселела, засияла вся и затряслась от грохочущей навстречу музыки.

— Хоть бы найти кого, кто по-настоящему танцевать умеет, а не топчется как слон в валенках!

Контрабасист Зига действительно существовал. Он рвал пальцами струны своего инструмента и в полный голос орал с маленькой эстрады:

— Вас приветствует оркестр кафейницы «Л-у-у-на-а»! Температура воздуха в столице СССР Москве двадцать пять градусов! В столице Советской Латвии, городе Риге, — двадцать шесть! В Юрмале воздух двадцать четыре градуса! В кафейнице «Луна» температура постоянная — сорок градусов!

И оркестрик вдарил молодецкий ритм, покрывая вспышку одобрительного смеха, словно острота контрабасиста была всем в диковинку, а не произносилась по пять раз за вечер и каждый день. Но Зига был украшением и гордостью кафе, популярной фигурой в городе, не знать его, вместе с его прибаутками, считалось зазорным, и все его экспромты смаковались знатоками, как шутки-шоу высшего, глубоко интеллектуального порядка. К тому же он еще и пел на языке, который непритязательная публика принимала за английский.

За несколько минут Сарма нашла каких-то знакомых и вместе с Аней подсела к столику, за которым уже сидели две увядшие женщины, имен которых Аня не запомнила, да и не сочла нужным запоминать. Что-то невыразительное: Люда, Люся, Марта, Валя…

Возглавлял стол вислоносый немолодой мужчина, уже изрядно потрепанный, полинявший и явно уставший от ресторанной жизни, поскольку поглядывал на всех свысока и не проявлял ни к кому никакого повышенного интереса. Денежный мужик, да и только.

— Кир Герасимов, — небрежно кивнул он Ане, представляясь, и она вспомнила, что это достаточно известный в Риге жулик, про махинации которого ходили разные легенды, как смешного, так и неприличного толка.

— Кир! — панибратски обняла его за плечи Сарма. — Мне тут рассказали про тебя историю, и я не знаю, верить ей или нет?

— Верь. Какую историю? — спросил Кир, и Аня поняла, что он, при всей своей барской вальяжности, очень ревниво относился к историям, касаемым его персоны.

— А будто бы этой зимой ты пообедал в кабаке со Смуйдрой, но пока сидели в ресторане, пошел снег. Вы вышли из кабака, а Смуйдра ежится в своем модном плащике. Так ты завел ее в комиссионный магазин, купил с ходу шубу из натурального меха и проводил до дому, как король с именин. Но даже под юбку ей не полез!

Кир снисходительно усмехнулся.

— Ну, во-первых, Смуйдра самая красивая женщина в Риге, номер первый, что давно известно и зафиксировано. Во-вторых, я, Кир Герасимов, и «залезть под юбку», дорогая Сармит, — вещи несовместимые. Я русский интеллигент старой школы… Предки мои бежали в Латвию из России, когда власть там захватили уголовники-большевики. И они, профессура и аристократы, создали здесь еще в буржуазные времена очаг культуры.

— Ага! — обрадовалась Сарма. — Это я знаю! Мои бабушки тоже драли когти из Польши! Оставим эту шубу. А кто и где проводит у нас подпольные конкурсы красоты, на которых дуру Смуйдру объявили самой красивой?

— Я провожу, — спокойно и просто ответил Кир. — Жизнь даже в нашей провинции должна быть красивой. Здесь не какой-нибудь тухлый Передрищенск Рязанской губернии, а Рига, которую умные люди называют маленьким Парижем. Для СССР это так и есть. Очаг западной культуры, а мы — его представители, если хочешь. А где и как проводятся конкурсы красоты, тебе это без разницы. Твое время, Сармочка, уже отгорело, и хотя ты еще пригодна для постельных радостей, но, прости, для конкурсов уже не годишься.

— Ага! — обидчиво возразила Сарма. — Вы туда одних соплячек-девчонок приглашаете! Чтоб в кровать и заваливать!

— По-всякому бывает, — снисходительно ответил Кир и повернулся к Ане. — В сентябре мы хотим устроить осенний конкурс красоты. Можете принять участие.

— Я не из красавиц, обойдусь, — спокойно ответила Аня, и ей захотелось сказать в лицо этому дешевому жлобу что-то такое резкое, чтоб его перекосило.