«Косой левша»

В 1881 году в журнале «Русь» был опубликован «Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе» Н. С. Лескова. В сноске к заглавию писатель добавлял, что этот «сказ о стальной блохе есть специально оружейная легенда, и она выражает собою гордость русских мастеров оружейного дела. В ней изображается борьба наших мастеров с английскими мастерами, из которой наши вышли победоносно и англичан совершенно посрамили и унизили». Далее, мистифицируя читателя, по-видимому, для того, чтобы придать рассказу еще большую народность и достоверность, Лесков сообщал: «Я записал эту легенду в Сестрорецке по тамошнему сказу от старого оружейника, тульского выходца». На самом же деле рассказ этот был полностью придуман Н. С. Лесковым в мае 1880 года, и левша является лицом вымышленным. Несмотря на это, историки и литературоведы стараются отыскать прототип левши, потому что образ этот национален и типичен. Имя Левши стало нарицательным для мастера в любом деле, если он достиг наивысшего мастерства.

«И один в поле воин»

Выражение это широко распространилось после появления в 1886 году одноименного романа Г. А. Мачтета. В юности исключенный из двух гимназий за политическую неблагонадежность, Мачтет испытал множество трудностей и лишений. В 1871-1874 годах жил в Америке, работал батраком. В 1876 году его заключили в Петропавловскую крепость, затем до 1886 года он находился в ссылке. В романе «И один в поле воин» (первоначальное название «Из невозвратного прошлого») показал драматическую судьбу русской крепостной деревни. Он написал немало других книг, но известность ему принесли только роман «И один в поле воин» и популярная революционная песня «Замучен тяжелой неволей» (первоначальное название «Последнее прости»), которую он написал в память о погибшем в остроге студенте Чернышеве.

«Могучая кучка»

Выражение впервые было употреблено музыковедом и деятелем культуры В. В. Стасовым 13 мая 1867 года в рецензии на концерт в честь приезда в Россию славянской делегации, напечатанной в газете «Санкт-Петербургские ведомости». В ней он писал: «Кончим наши заметки желанием: дай Бог, чтоб наши славянские гости никогда не забыли сегодняшнего концерта; дай Бог, чтоб они навсегда сохранили воспоминание о том, сколько поэзии, чувства, таланта и уменья есть у маленькой, но уже могучей кучки русских музыкантов». В эту «могучую кучку» входили выдающиеся композиторы: М. А. Балакирев, М. П. Мусоргский, А. П. Бородин, Н. А. Римский-Корсаков, Ц. А. Кюи.

Вначале выражение «могучая кучка» многими было воспринято иронически, но затем стало употребляться всерьез и толковаться применительно к любому содружеству выдающихся деятелей искусства, культуры и науки.

«Червонный валет»

Выражение обозначает афериста, обладающего изящными манерами и внешним лоском; получило распространение во время судебного процесса, проходившего в Москве в 1877 году. Тогда на скамье подсудимых оказалась шайка мошенников из 45 человек, среди которых были преимущественно промотавшиеся дворяне, представители «золотой молодежи», промышлявшие карточным шулерством, подделкой бумаг, выдачей подложных векселей и получением взяток за мнимые услуги. Название «Червонные валеты» шайке было дано по аналогии с названием книги французского автора детективов Понсон дю Террайля, написавшего роман «Клуб червонных валетов» (1858) и широко известный в России цикл авантюрных романов о Рокамболе.

«Разбойники пера и мошенники печати»

Выражение это было направлено против прогрессивных русских журналистов. По иронии судьбы данная фраза как нельзя лучше характеризовала самого ее автора – доносчика и взяточника Б. М. Маркевича, сотрудника газеты «Московские ведомости», редакторами которой были М. Н. Катков и П. М. Леонтьев. Пустив в оборот ставшую «крылатой» фразу, Маркевич вскоре стал ее жертвой, потому что именно так впоследствии и назвали его прогрессивные издатели газеты «Голос» в номере от 10 октября 1878 года.

«Всюду жизнь»

В 1888 году художник-передвижник Н. А. Ярошенко написал картину «Всюду жизнь», на которой изобразил арестантский вагон, через решетку которого смотрят на перрон мужчина, женщина с ребенком и старик. Их внимание привлекли голуби, свободно расхаживающие по перрону, залитому теплым солнечным светом. Картина, пронизанная оптимизмом и надеждой, была напи-сана так талантливо и взволно-ванно, что ее название стало символом того, что в любых обстоятельствах надо радоваться жизни и не терять надежды на добро и свет.

НАЧАЛО ЦАРСТВОВАНИЯ АЛЕКСАНДРА III

2 марта 1881 года в Зимнем дворце

2 марта настал день интронизации (возведения на трон) Александра III. Торжественная церемония, на которой все присутствовавшие были одеты в расшитые золотом парадные мундиры, роскошные платья с украшениями, могла бы казаться кощунственной, если бы не всеобщее горе на лицах и в глазах собравшихся, если бы не плачущие цесаревич и цесаревна. Войдя в Малахитовый зал, Александр и Мария Федоровна двинулись к дворцовой церкви вдоль шпалер придворных, сопровождавших новых самодержцев дружными возгласами: «Верьте нам! Вас любят! Вам служат! Вас защитят!».

Весь молебен присутствующие стояли на коленях, и вместе со всеми стояли на коленях плачущие император и императрица. Трагическая смерть Александра II примирила старую семью покойного с новой. Сигналом к примирению было сердечное объятие цесаревича, когда все они стояли возле еще не остывшего тела царя. Тогда и придворная камарилья, дружно ненавидевшая Долгорукову, должна была хотя бы внешне смириться. Однако среди наиболее ханжеской части двора все еще не забывали то недавнее время, когда, как утверждали ненавистники, Александр хотел короновать княгиню Юрьевскую. При дворе ходили упорные слухи, что он не только перечитал все бумаги, касавшиеся коронации Екатерины I, но и продумывал детали будущего торжества – от собственноручно выполненных им рисунков шлейфов для фрейлин до узоров на коронационной мантии, которую Долгорукова будто бы показывала своим друзьям.

А между тем у нового императора было много неотложных дел: организация похорон, первоочередные государственные дела, подготовка суда над убийцами отца. И все это должно было происходить одновременно. Стоя у гроба покойного, Долгорукова рассказала новому царю о своем недавнем разговоре с его отцом, когда Александр II сказал ей, что если его убьют, то похороны его должны быть по-христиански скромными. Его обрядили в преображенский мундир, на котором не было ни лент, ни орденов, ни медалей.

Но еще до похорон явилось неотложное дело: необходимо было принять решение о том, публиковать или не публиковать последний документ, подписанный покойным накануне смерти. Документ этот был настолько важен, принципиален и многозначен, что Лорис-Меликов подошел с ним к Александру III, когда врачи и слуги еще прибирали тело усопшего. Так как Лорис-Меликову было приказано опубликовать «манифест» о преобразовании Государственного совета в завтрашнем номере «Правительственного вестника», то министру внутренних дел не оставалось ничего иного, как сделать весьма рискованный в этическом отношении шаг, объяснимый только исключительностью создавшейся ситуации. Александр III все понял и однозначно ответил: «Я всегда буду уважать волю отца. Пусть завтра „манифест“ будет опубликован».

Однако после этого молодого императора взяли в осаду собравшиеся в Аничковом дворце консерваторы – еще большие сторонники самодержавия, чем сам царь. После многочасовой дискуссии они сумели доказать ему невозможность, крайнюю несвоевременность и большую опасность публикации этого документа. Психологически момент был выбран весьма удачно: душегубы еще гуляли на свободе, для убитого императора еще сколачивали гроб, а его сын уже шел навстречу чаяниям тех, кто поддерживал, – хотя и в тайне, но душой и сердцем все же поддерживал – убийц отца. Поддавшись мольбам, уговорам и резонам Победоносцева и его единомышленников, Александр, встретившись утром 2 марта с Лорис-Меликовым, настоятельно попросил повременить с публикацией «манифеста» до обсуждения этого вопроса на заседании Государственного совета. Так, в день смерти Александра II, которого потомки по праву назвали «Царем-освободителем», дело всей его жизни было приостановлено его сыном.