Интересно, а где сейчас шляется Прис? Наверное, торчит дома, раскрашивая впалые щеки Эйва Линкольна, доводит до ума оболочку, которая станет вместилищем всех этих деталей. Это занятие поглощало массу времени. Нужно было сделать бороду, большие руки, тощие ноги, грустные глаза. Вот где простор-то для творческих наклонностей ее богемной души — всем остается только прибежать и громко взвыть! Она носа не высунет из дома, пока не сделает первоклассную работу.
Спускаясь вниз, я столкнулся с Мори.
— Послушай-ка, друг мой, этот симулакр Стентон собирается встать и дать Честному Эйву по башке. Ты, наверное, не утруждал себя чтением исторических книг? — внезапно меня осенила догадка. — Нет! Ты просто ОБЯЗАН был читать труды историков. Без них не составить программу симулакра. Выходит, ты лучше меня знаешь, как Стентон относится к Линкольну! И в курсе, что ОН способен в любой момент угробить Президента!
— Не надо ворошить прошлое. Все, что ты тут наболтал — дела дней минувших. — Мори отложил на миг свои письма, наблюдая за мной. — Сначала тебе не нравилась моя дочь, сейчас — Стентон. Повсюду тебе чудятся коварный обман и мрачные тайны! У тебя воображение, как у старой девы. Заткнись и дай мне поработать!
Я снова вернулся в мастерскую. Стентон сидел на прежнем месте, правда, книгу уже отложил и пребывал в глубоком раздумье.
— Молодой человек, — обратился он ко мне, — расскажите побольше об этом Берроузе. Вы, кажется, упомянули, что он живет в столице?
— Нет, сэр, я имел в виду штат Вашингтон. — Пришлось объяснять старику, где это находится.
— А правда ли, что Берроуз, благодаря своему огромному влиянию, подготовил Всемирную ярмарку? Так говорил мне мистер Рок.
— Да, что-то в этом роде я слыхал. Естественно, когда человек настолько богат и полон амбиций, о нем ходят всякие россказни.
— Ярмарку все еще устраивают?
— Раньше устраивали, а сейчас забросили.
— Жаль, — пробормотал Стентон, — мне бы хотелось там побывать.
Его слова тронули меня за живое. Боже, спаси нас и помилуй! Это СУЩЕСТВО во многом гораздо душевнее, чем все мы, вместе взятые. Наверное, только мой отец держал собственное достоинство достаточно высоко, может, даже повыше Стентона. На память пришел доктор Хорстовски. Аса, вот еще один получеловек, оказавшийся карликом по сравнению с электронным симулакром… «Интересно, а как насчет Берроуза? Что запоет птичка, оказавшись лицом к лицу со Стентоном? — Потом я подумал: — А Линкольн? Интересно было бы хоть глазком заглянуть в будущее. Нас, скорее всего, поджидает масса сюрпризов. И вряд ли приятных…»
Все это пронеслось у меня в голове за долю секунды. Никаких особых выводов не проклюнулось. Зато с языка сорвался абсолютно идиотский вопрос:
— Хотелось бы узнать ваше мнение о мисс Фрауенциммер, сэр. Если, конечно, у вас найдется немного свободного времени.
— К вашим услугам, мистер Роузен.
Симулакр откинулся на спинку удобного коричневого кресла. Мне же пришлось примоститься рядом на шину от грузовика.
— Я уже успел познакомиться с мисс Фрауенциммер. Не уверен, что общение наше было достаточно длительным, но все мои впечатления сложились в относительно ясную картину. Кстати напомню, что я фактически живу у нее в доме. Это позволяет моим суждениям быть весьма объективными. Так вот… Она недавно покинула психиатрическую клинику им. Кэзэнина и вернулась сюда. В моей памяти она предстает не иначе как девица весьма красивой внешности. Ее семья — одна из наиболее уважаемых, несмотря на то, что они — эмигранты. Это семейство пропитано чисто американским мировосприятием. Оно заключается в убеждении, будто личность ограничена только своими способностями и может подняться на любую ступень общественной лестницы, наиболее соответствующую этим способностям. Из чего совершенно не следует, что все люди возвысятся в равной степени. Сам я весьма далек от подобных утверждений. Однако мисс Фрауенциммер совершенно права, отвергая любые правила игры, ущемляющие возможность воплотить идеи в жизнь. Любое нарушение таких возможностей зажигает в ее глазах пламень праведного гнева.
Я заметил:
— Звучит так, словно вы долго и тщательно разрабатывали свою точку зрения.
— Сэр, этот вопрос заслуживает некоторых размышлений. Вам ведь не терпится проникнуть в самую суть, не так ли? — Взгляд симулакра стал более жестким. — Мисс Фрауенциммер в глубине души — человек хороший. Правда, она немного нетерпелива и у нее трудный характер. Однако, сэр, характер — наковальня справедливости, на которой куются суровые факты действительности. Люди, лишенные характера, подобны животным на скотобойне. Это искра, превращающая глыбу шерсти, мяса, костей и жира в дышащее жизнью проявление Творца.
Нужно сознаться, что горячая речь Стентона произвела на меня впечатление.
— Если я чем-то и обеспокоен в связи с Присциллой, — продолжил Стентон, — так это совсем не огнем ее души. Доверяясь своему сердцу, она поступает правильно. Однако в своих действиях она не всегда руководствуется его подсказкой. Обидно говорить, сэр, но она зачастую прислушивается к диктату своего разума. И тогда возникают сложности.
— Угу, — поддакнул я.
— Все потому, что женская логика — это не логика мыслителя. Фактически это — испорченная, бледная тень мудрости сердца, легко вводящая в заблуждения. Когда Присцилла руководствуется разумом, холод исходит от нее.
— О! — возбужденно вставил я.
— Именно так. — Стентон кивнул и поводил у меня перед носом длинным сухим пальцем. — Вы, мистер Роузен, тоже отметили эту тень, эту особую холодность, исходящую от мисс Фрауенциммер. Я вижу также, что это заставляет вашу душу страдать, подобно моей. Как девушка справится с этим в будущем? Не знаю… Ей надо что-то незамедлительно предпринять, чтобы положить конец внутреннему разладу. А сейчас в ней отсутствуют качества, позволяющие терпимо отнестись к холодной, нетерпимой, излишне рассудительной и даже, увы, РАСЧЕТЛИВОЙ стороне ее характера. Ибо в ней присутствует то, что отыщется и у многих из нас: склонность привносить бесплодную и недальновидную философию в повседневные дела, в отношения с ближними. Нет ничего опаснее, чем руководствоваться общественным мнением, шаблонами поведения и расхожими предубеждениями. Все это освобождает слепой рационализм, формирующий стерильную ограниченность поступков. Если б Присцилла могла только склонить голову и слушать, она услышала бы неповторимый и благотворный язык своего собственного сердца, своего собственного бытия.
Стентон умолк, закончив импровизированное выступление. Откуда только взялся такой пафос?! Неужели чертова железяка сама все выдумала? Или Мори умудрился засунуть в симулакра программу с образцами ораторского искусства? Нет, кишка у него тонка! Значит, Прис накрутила… В этом была некая горькая ирония — вложить в уста механической штуковины углубленный анализ личности мисс Фрауенциммер… НЕТ СОМНЕНИЙ — ЕЕ РАБОТА! ЗНАЧИТ, ШИЗА У ПРИС НЕ ЗАТИХЛА, СКОРЕЕ НАОБОРОТ, РАСПУСКАЕТСЯ ПЫШНЫМ ЦВЕТОМ!
Исподволь закралось странное сравнение с теми лицемерными вопросами, которые задавал мне доктор Хорстовски.
— Спасибо, — сказал я Стентону, — ваши доверительные замечания произвели на меня сильное впечатление.
— Доверительные, — словно эхо, повторил он.
— Вы их, конечно же, заранее не готовили…
— Нет, сэр, подготовка была, и серьезная. Меня крайне волнует поведение мисс Фрауенциммер.
— Меня тоже, — буркнул я.
— А сейчас, сэр, буду вам признателен, если вы расскажете о мистере Берроузе. По-моему, он проявил ко мне интерес.
— Могу дать вам статью в «Лук». Видеться мне с Берроузом пока не доводилось. Беседовал, правда, на днях с его секретаршей… Она вручила мне его письмо.
— Могу ли я увидеть это письмо?
— Завтра принесу.
— Как вам показалось, он действительно мной заинтересовался? — Стентон пристально посмотрел на меня.
— Полагаю, что… да.
— Похоже, вы колеблетесь?
— Вам надо самому поговорить с Сэмом.