Когда доктор Шедд разбудил меня от грез, вид у него был как на похоронах:

— Я не слишком счастлив наблюдать элементы патологии, возникающие в ваших видениях: это показывает, какая еще пропасть перед нами. В следующий, пятнадцатый раз…

— Пятнадцатый! — воскликнул я, — вы хотите сказать, что этот сеанс был четырнадцатым?

— Вы здесь уже больше месяца. Боюсь, что ваши эпизоды сливаются друг с другом: этого следовало ожидать, так как иногда не наблюдается никакого прогресса, а иногда повторяется тот же материал. Пусть вас это не беспокоит, Роузен.

— Хорошо, доктор, — сказал я, почувствовав, как мне становится не по себе…

На следующем сеансе — или во время того, что моему нарушенному сознанию показалось следующим сеансом — я снова сидел вместе с Прис на скамейке в сквере Джека Лондона в пригороде Окленда, Калифорния. На этот раз она была грустна и сидела тихо: никаких голубей, увивавшихся возле нее в надежде на подачку, она не кормила, а просто сидела, сложив руки и опустив глаза.

— Что с тобой? — спросил я, пытаясь притянуть ее к себе поближе.

Слеза сползла по ее щеке.

— Ничего, Льюис. — Она достала из сумочки носовой платок, промокнула глаза и высморкалась. — Просто я ощущаю смерть и пустоту, вот и все. Возможно, я беременна. И уже на целую неделю слишком поздно, чтобы что-то с этим сделать…

Я ощутил дикую гордость: сгреб ее в объятия и поцеловал в холодные, неподатливые губы.

— Лучшей новости я еще никогда в жизни не слышал! Она подняла на меня свои серые, полные грусти глаза.

— Я рада, что ты доволен, Льюис. — Она слегка улыбнулась и погладила меня по руке.

Сейчас я окончательно смог увидеть, что она изменилась. Под глазами — отчетливые морщинки, придающие ей унылый, утомленный вид. Сколько же времени прошло? Сколько раз мы с ней уже были вместе? Дюжину? Сотню? Я не мог этого сказать: для меня время прошло, время — оно не летит, оно движется капризными рывками, то полностью погружаясь в стоячее болото, то нерешительно продолжая вновь свое течение. Я тоже чувствовал себя старше и более усталым. И все-таки какая это была замечательная новость!

Как только я снова очнулся в кабинете терапии, я рассказал доктору Шедду о беременности Прис. Он тоже обрадовался:

— Видите, Роузен, как в ваших галлюцинациях появляются элементы большей зрелости, ответственности в поисках реальности с вашей стороны? В конце концов их зрелость станет соответствовать вашему настоящему хронологическому возрасту, и с этой точки зрения большая часть привлекательных для вас качеств вашего контролируемого бреда обесцветится.

Я спустился вниз в веселом расположении духа, чтобы встретиться со своей группой пациентов, послушать их объяснения и вопросы, относящиеся к этому новому и важному процессу развития моей личности. Я знал, что, когда они прочтут запись сегодняшнего сеанса, им будет о чем говорить.

В своей пятьдесят второй галлюцинации я увидел Прис и своего сына, здорового, красивого ребенка с глазами серыми, как у Прис, а вот волосы у него были больше похожи на мои. Прис сидела в гостиной, в глубоком, удобном кресле, кормила его из бутылочки с сосредоточенным выражением лица. Напротив них сидел я, в состоянии почти совершенного умиления, словно бы все, что давило на меня и мешало мне жить, все мои несчастья и заботы наконец покинули меня.

— Черт бы побрал эти пластиковые соски, — сказала Прис, раздраженно встряхивая бутылочку. — Когда он сосет, они проваливаются вовнутрь: я, наверное, неправильно их стерилизую.

Я галопом помчался на кухню за свежей бутылочкой из стерилизатора, испускающего клубы пара на плите.

— Как его зовут, дорогая? — спросил я, вернувшись.

— Как его зовут? — Прис пристально смотрела на меня с выражением безнадежности во взгляде. — У тебя все дома, Льюис? Спрашивать, как зовут твоего ребенка, Господи, Твоя воля! Его зовут Роузен — так же, как тебя!

Покорный и ласковый, я принудил себя улыбнуться и сказал:

— Прости меня.

— Я тебя прощаю, я к тебе привыкла. — Она вздохнула. — Извини, что пришлось это сказать.

Но как же его зовут? — размышлял я. Быть может, я это узнаю в следующий раз, а если нет, то в сотый раз… Я должен знать, иначе все это утратит для меня всяческое значение, все будет впустую…

— Чарльз, — проурчала Прис, обращаясь к ребенку, — ты что, писаешь?

Его звали Чарльз, и я был доволен: хорошее имя. Может, это я выбрал его: оно звучало так, как то, до которого я додумался.

В тот день, после своего сеанса, я поспешил вниз, в аудиторию групповой терапии, и по пути мимолетно увидел нескольких женщин, входящих в дверь, ведущую на женскую половину здания. У одной из них были коротко стриженые черные волосы, она стояла, гибкая и стройная, ростом пониже окружающих ее женщин: они в сравнении с ней выглядели как надутые воздушные шары.

НЕУЖЕЛИ ЭТО ПРИС? — резко остановившись, спросил я себя. НУ, ПОЖАЛУЙСТА, ОБЕРНИСЬ, молил я мысленно, вперив взгляд в ее спину.

Только лишь пройдя в дверь, она на мгновение оглянулась. Я увидел задорный, с подвижным кончиком нос, бесстрастные, оценивающие серые глаза… это была Прис.

— Прис! — завопил я, размахивая руками.

Она меня увидела, посмотрела внимательно, нахмурившись, губы, крепко сжатые, раздвинулись в легкой улыбке…

Был ли это призрак? Девушка — Прис Фрауенциммер — сейчас прошла в комнату, исчезла из поля зрения.

Ты снова здесь, в клинике им. Кэзэнина, сказал я себе. Я знал — это случится, раньше или позже. И это не выдумка, не галлюцинация, контролируемая или любая другая: я тебя нашел в действительности, в реальном мире, в окружающем мире, который не является продуктом регрессивного либидо или наркотиков. Я не видел тебя с той самой ночи в клубе в Сиэтле, когда ты стукнула симулакра Джонни Бута своей туфелькой по башке: как давно это было! Как много, как ужасающе много я увидел и сделал с того времени — сделал в вакууме, сделал без тебя, без настоящей, реальной тебя. Удовлетворенный всего лишь фантомом вместо реальной вещи… Прис, подумал я, благодарение Богу: я нашел тебя, я знаю, что однажды сделаю все, о чем грезил.

Я не пошел на групповую терапию: вместо этого остался в холле, ожидая и наблюдая.

Наконец, через несколько часов, она снова появилась. Она шла через открытый внутренний дворик прямо на меня, лицо ее было ясным и спокойным, в глазах загорались яркие искорки, более всего от извращенной насмешливости, чем от чего-либо еще.

— Привет, — сказал я.

— Значит, ты попал к ним в сети, Льюис Роузен, — сказала она. — И ты в конце концов стал шизофреником. Ничего удивительного.

Я сказал:

— Прис, я уже здесь многие месяцы.

— Ну, а тебе не лучше?

— Да, — ответил я, — я так думаю. Каждый день у меня сеансы «терапии контролируемым бегством»: и всегда я прихожу к тебе, Прис, всякий раз. Мы женаты и у нас ребенок по имени Чарльз. Думаю, что мы живем в Окленде, штат Калифорния.

— Окленд, — произнесла она, наморщив носик. — Есть там приятные места, есть отвратительные. — И направилась прочь от меня по холлу. — Приятно было увидеть тебя, Льюис. Может быть, я снова наткнусь на тебя здесь.

— Прис! — в горе закричал я. — Вернись!

Однако она продолжала идти и вскоре исчезла за дверью в конце холла.

Когда я увидел ее в своей контролируемой галлюцинации в следующий раз, она совершенно постарела: фигура ее стала более тяжелой, как у пожилой женщины, под глазами появились глубокие, неисчезающие тени. Мы стояли вместе на кухне, мыли посуду после обеда: Прис мыла ее, а я вытирал. В свете люстры под потолком ее кожа казалась сухой, с многочисленными морщинками. Она была без грима. Особенно изменились ее волосы: они стали сухими, как и кожа, и вместо черных — каштановыми с красноватым отливом, и очень милыми. Я потрогал их — они оказались жесткими, но все же чистыми и приятными на ощупь.

— Прис, — сказал я, — я тебя видел вчера в холле. Здесь, где я сейчас нахожусь — в клинике им. Кэзэнина.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: