Он уже склонялся к мысли: «В этом Дэвисе есть что-то очень привлекательное. Я не знал, что бывают такие негры. И откуда я мог знать? Мне негде было и встречаться с ними».

(На самом деле Нийл месяца три тому назад сидел напротив доктора Аша Дэвиса в автобусе, слышал, как он разговаривал с толстым негром в пасторском воротничке, но не видел ни того, ни другого.)

Доктор Дэвис сказал, что пришел с просьбой.

Сейчас, когда кончилась война, со здешних предприятий будут уволены сотни негров, и деятели негритянской общины в согласии с Городской лигой решили ходатайствовать перед деловыми учреждениями о предоставлении им работы. Нельзя ли устроить двух-трех человек во Второй Национальный? Он знает многих цветных, окончивших коммерческие школы, которые во время войны служили счетоводами и бухгалтерами. Что скажет Нийл?

— Почему вы обратились ко мне? — забеспокоился Нийл. — Я с удовольствием сделал бы все, что могу, но ведь я только помощник главного бухгалтера.

Улыбка у Аша Дэвиса была подкупающая.

— Доктор Норман Камбер, добрый друг моего народа, сказал мне, что вы один из немногих банковских дельцов, способных на человеческие чувства. Боюсь, что это звучит не слишком лестно!

— Для дока Камбера и это уже много. Что ж, я позондирую почву. Обязательно!

Он старался придумать, о чем бы еще поговорить с доктором Дэвисом. Ему необходим был человек, который понимал бы то, чем он стал. И, озаренные присутствием Аша Дэвиса, бледные проблески новых мыслей, не дававшие ему покоя, приобрели отчетливость и силу. Он думал: «Прекрасный, видно, человек, а вынужден унижаться, просить белых людей за своих соплеменников. Черт знает что такое, ведь он чуть не раболепствует передо мной, перед каким-то паршивым клерком. Он в тысячу раз лучше меня. Ну вот, Кингсблад, раз ты сумел это понять, — действуй».

Он, сколько мог, тянул разговор о работе для негров, но его смущало, что он не знает, как нужно говорить — «негры», «цветные» или еще как-нибудь. Доктор Дэвис стал прощаться, и в стране, где так в ходу рукопожатия, Нийл во второй раз в жизни (первый был Борус Багдолл) пожал руку негру.

Видимого ущерба это ему не причинило.

Для Джона Уильяма Пратта он изобрел хитроумную версию, что, мол, поскольку у них уже имеется несколько крупных вкладчиков-негров, а будет, вероятно, еще больше, следовало бы, пожалуй, взять одного-двух негров на должности младших служащих. Пратт поглядел на него с жалостью:

— Милый мой, ваше либеральное отношение к неграм меня радует. Я мечтаю о том времени, когда они будут получать приличное образование и смогут занять место рядом с белыми работниками — на своем родном Юге. Но здесь у нас им делать нечего, и самое лучшее — предоставить им голодать до тех пор, пока они не осознают своей глупой головой, что им нужно поскорее убираться к себе на Юг… Не говоря уже о том, какой скандал устроили бы нам клиенты.

По дороге домой он зашел к отцу выпить коктейль. Этот вздорный добряк затянул свой добродушный вздор:

— Ну что, сынок, успешно продвигаешься к нашим королевским истокам?

— Как будто бы да, папа.

В тот вечер он вспомнил доктора Аша Дэвиса по контрасту — на приеме в честь возвращения Рода Олдвика, который устроил сам Род, потому что никто не мог бы устроить лучше.

Майор Родней Олдвик из танкового корпуса — в миру юрист и богатый человек, питомец Принстона и Гарварда, постоянный участник маневров Национальной гвардии, загорелый, худой и длинный, коротко остриженный на прусский манер — был солдат, благородный искатель приключений, сокол, орел, герой. Нийлу, который был на пять лет моложе его, Род в школьные годы казался идеалом героя. Род мог решить за него пример по алгебре, научить его танцевать танго, показать, в каком уголке озера Мертвой Скво лучше всего ловится щука, потренировать по хоккею, поддержать в стычках с поляками и итальянцами, утешить, когда Эллен Хавок отвергла его любовь, дать взаймы пятьдесят центов и разъяснить тайну налогов и святой Троицы, а также почему порядочные люди вроде их отцов никогда не голосуют за демократов. Не то чтобы Род действительно совершал эти подвиги ради Нийла, который очень недурно прожил юношеские годы своим умом, но Нийл горячо верил, что он совершил бы их все, стоило его попросить об этом.

В студенческие годы Род (по сведениям, доходившим до Нийла) одинаково преуспевал в риторике и в поло, исправно напивался с хулиганами, которых подбирал в нью-йоркских барах, совращал девушек только из таких семей, которые не могли ни унизиться, ни возвыситься до шантажа, и говаривал с шутливой откровенностью, присущей ему уже в ранние годы: «Когда я выставлю свою кандидатуру в сенат, никакие незаконные младенцы не будут прерывать моих предвыборных выступлений».

Род Олдвик жил не на лоне природы в Сильван-парке, а рядом с доктором Роем Дровером, среди великолепия Оттава-хайтс. Он проводил отпуск дома в ожидании демобилизации и еще не утерял романтического ореола воина, тем более что носил пиджаки особого, полувоенного покроя. По случаю его возвращения с поля брани дубовые полы в его большом доме были натерты до зеркального блеска, хрустальные вазы, которых у него была целая коллекция, — перемыты и сплошь наполнены нарциссами, а за китайской ширмой, отбитой у подлых немецких грабителей, оркестр из четырех человек играл Делиуса и Копленда. В первый раз за это северное лето выдался теплый вечер, и мужчины щеголяли (и мерзли) в белых фланелевых пиджаках, а дамы — в легких белых платьях с накинутыми на плечи мексиканскими шалями.

Род, словно кандидат перед выборами, обходил восхищенных гостей и, дойдя до Нийла и Вестл, сказал с грубоватой простотой:

— И вы здесь — ну, теперь я окончательно понял, что я дома! Нийл, я слышал, как доблестно ты дрался, и слышал не от кого-нибудь, а от довольно-таки высоких чинов за океаном. Я им сказал: «Этот мальчик один из моих самых старых друзей, и я горжусь им!»

Нийла даже в жар бросило от гордости, и позже его неприятно поразило замечание доктора Дровера: «Не иначе как Род после армии намерен переключиться на политику и охоту за популярностью».

Жена Олдвика, Дженет, была ростом чуть повыше Вестл, и чуть искуснее подмазана, и чуть увереннее болтала о выставках лошадей, а его сын и дочь были такие же выдержанные и нарядные, как отцовский дом, и Нийл чувствовал себя здесь на своем месте. Когда Род, наконец, перестал циркулировать между гостями, как первый секретарь посольства, и нашел время обменяться с Нийлом воспоминаниями о далекой юности с баскетболом и пивом в школьной раздевалке, Нийл решил, что они с Родом — типичные офицеры и джентльмены и крупные дельцы, готовые вместе, плечом к плечу, бороться за высокие идеалы и инициативу американцев.

Ксавье Пик был всего лишь призрак, рожденный фантазией призрака, а Аш Дэвис — какой-то работник какой-то лаборатории.

Капитан Кингсблад небрежно спросил майора Олдвика:

— Ты видел цветные части в бою? Мне не случалось.

— А как же! В нашей бригаде была одна черная танковая часть — черт знает что такое, — угрюмые, недисциплинированные, нам всегда приходилось подталкивать их вперед во время атаки. Там был один цветной сержант — ну самый настоящий большевик. Нет чтобы обращаться по инстанциям, вечно лез прямо к генералу, через какого-нибудь негодяя-ординарца, — ставил под угрозу моральное состояние всей бригады своими жалобами, что негров и перевозят и медикаментами снабжают отдельно от белых. Была бы наша воля — уж этот черный джентльмен не вернулся бы к своей красотке в благословенную страну свободы!

Внезапно Нийлу стало ясно, что все это ложь; черные солдаты не были такими; а смутьян сержант, которого Род с удовольствием бы укокошил — «это мог быть я!» — подумал Нийл.

Прощался он с Родом подчеркнуто вежливо.

Раз он не хочет верить, что среди людей его расы много таких, какими их рисует Род Олдвик, значит, нужно посмотреть, что же это за люди. Где можно понаблюдать их без помехи? В кино? В церкви?