Педантичный Леопольд со свойственной ему методичностью готовил сына к встрече с Парижем. Он верил в его природные способности, в его импровизационный талант, уже проявившийся в многочисленных сочинениях, пусть еще детских, но из которых уже прорастало несомненное мастерство: Вольфганг не подражал музыке взрослых, он оставался гениальным ребенком, и его произведения, написанные в том году, несли в себе одновременно признаки и детского восприятия, и гениальности. Он, разумеется, мог снова поразить всех виртуозной игрой на своей крохотной скрипке, но Леопольд мудро решил представить его главным образом как мастера игры на клавире: именно его талант клавириста должен был вырвать у слушателе; самые трудные аплодисменты. И он подталкивал сына в этом направлении все шесть месяцев, которые они провели в Зальцбурге, прежде чем отправиться на завоевание Парижа. С этой целью он заставлял его разучивать сочинения наиболее прославленных французских композиторов, таких, как Легран и Бовале-Шарпантье, а также тех из иностранных, которые были наиболее популярны в Париже, — Хонауэра, Климрота, Эккардта…

6 июня 1763 года Леопольд разместился в карете с Вольфгангом, Наннерль и г-жой Моцарт, совершенно счастливой от предстоявшего знакомства с Францией. Первое дорожное происшествие постигло их в Вассербурге: сломалось колесо. Путники расположились на время ремонта в гостинице Золотая звезда, и Вольфганг по своему обыкновению воспользовался этим, чтобы поиграть на органе в местной церкви. Леопольд решил было учить ребенка пользоваться ножной клавиатурой органа, но долгих объяснений Вольфгангу не потребовалось. К большому удивлению домашних, «Вольфганг захотел попробовать сам, — сообщает довольный отец в очередном письме своему обычному корреспонденту Лоренцу Хагенауэру, — тут же оттолкнул табурет и начал импровизировать, орудуя педалями. Все просто остолбенели. Это новая Божья благодать, потому что многие музыканты овладевают этим искусством только после долгих усилий».

Из Вассербурга они выехали утром следующего дня и вечером 12 июня были в Мюнхене. Курфюрст Максимилиан был в восторге от новой встречи с маленьким виртуозом, очаровавшим его в прошлом году. В восхитительном нимфенбургском замке, одной из наиболее изысканных баварских резиденций в стиле рококо, был дан концерт в присутствии герцога Клеменса Баварского и князя де Дё-Пон. Аплодисменты были горячими, а вознаграждение — мизерным. И Леопольд позавидовал удаче побывавшего здесь до них итальянского скрипача Томазини, которого одарили восемью луидорами и прекрасными золотыми часами.

В Аугсбурге, своем родном городе, Леопольду посчастливилось представить Вольфганга своему брату. Мальчик немедленно подружился с премилой кузиной, знаменитой Марией Текла, которая позднее будет играть недвусмысленную роль в его чувственной жизни. Они остановились на две недели в отеле Три мавра, дали три концерта, послушали знаменитого скрипача Тартини, в то время первую скрипку в Штутгартском оркестре, и 6 июля отправились в Ульм. Леопольд гордился своей любовью к живописи и архитектуре, но, как и все люди своего времени, презрительно относился к готическому искусству. Великолепный Ульмский собор оставил его равнодушным. Больше того, он находил отвратительными старые дома с деревянными скульптурами. «Ульм, — писал он, — ужасный город, старомодный, построенный при полном отсутствии вкуса. Только представьте себе дома, в которых весь остов устроен так, что его видно снаружи, а для того, чтобы эффект был еще более разительным, все балки разрисованы какой-то мазней!»

В Людвигсбурге наших путников разочаровала не архитектура, а неприятный характер герцога Карла Евгения Вюртембергского, того самого князька, который мучил Шиллера, заставив его против желания поступить в военную школу, чтобы сделать из поэта офицера. Несмотря на все просьбы об аудиенции, Леопольду так и не удалось быть принятым во дворце. Поселившись в гостинице Золотое колесо они долго ждали желанного приглашения. Карл Евгений оставался глух, несмотря на рекомендательное письмо графа Вольфегга, которым Моцарт-отец предварил свою просьбу об аудиенции. Его утешили тем, что великий Томазини, бывший здесь проездом двумя неделями раньше, преуспел в этом не больше, чем они.

Чем было объяснить такое равнодушие? Можно подумать, что герцог Вюртембергский посвящал все свои заботы собственной армии: улицы были забиты военными всех родов войск и всех чинов. Как выразительно заметил Леопольд, «плюнуть было некуда, чтобы не угодить в каску офицера или в патронную сумку солдата. Везде только и слышалось «стой!» или, соответственно, «вперед, марш!». Перед глазами маячили сабли, мушкеты, барабаны да пушки… Навстречу шли люди гренадерского роста, как две капли воды похожие один на другого». Возможность услышать Нардини [6] («никто никогда не слышал ничего более прекрасного…») была слабым противовесом этим воинственным зрелищам. Похоже, слишком своеобразный нрав герцога был единственной причиной безразличия к Моцартам, но Леопольд был склонен возлагать вину за это на итальянского композитора по имени Йомелли, капельмейстера герцога, который якобы ненавидел немецких музыкантов и использовал все средства для того, чтобы преградить им путь к герцогу в пользу своих соотечественников. Йомелли пользовался исключительной благосклонностью своего сановного хозяина и получал четыре тысячи флоринов годового содержания плюс доплату на вина, дрова и свечи, плюс бесплатное содержание четырех лошадей. Ему подарили дом в Людвигсбурге и еще один в Штутгарте, и было обусловлено, что в случае смерти маэстро его наследникам будет назначена пожизненная пенсия в размере двух тысяч дукатов.

Страдавший некоторой манией преследования, которую отчасти унаследовал, к сожалению, и его сын, Леопольд необоснованно обвинял невиновного Йомелли, который, наоборот, обнаружит большое понимание и восхищение талантом Вольфганга, когда позднее встретится с ним в Италии, так что они даже станут друзьями. Понятно, что раздосадованному Леопольду хотелось возложить на какого-нибудь музыканта, якобы соперника, ответственность за незаслуженную холодность, которую проявил Карл Евгений во время пребывания Моцартов в Людвигсбурге.

Путешествие продолжалось, и каждый его новый этап был к счастью, совсем не похож на предыдущий. Пфальцграф Карл Теодор в Швецингене оказался столь же любезным, насколько был безразличен Карл Евгений. «Дети взволновали весь Швецинген, и Их Высочества прослушали их игру с неописуемым восхищением». В Швецингене также были великолепный дворец в стиле рококо, сады которого увековечены кистью француза Пигажа, и превосходный театр. И если в Людвигсбурге царила военная суровость, то здесь, наоборот, торжествовали французская мода и самые изящные манеры, образный язык, самые современные и самые утонченные вкусы. Уже вечером в день приезда Вольфганг играл в музыкальной зале замка. Концерт продолжался четыре часа. «Я имел удовольствие услышать наряду с хорошими певцами и певицами совершенно необыкновенного флейтиста Жан-Батиста Вендлинга. А оркестр, несомненно, лучший в Германии».

Леопольд имел в виду Маннгеймский оркестр, действительно прославившийся во всех германских землях. Этот оркестр, состоявший из превосходных музыкантов, хорошо обученных и отлично руководимых дирижером, с некоторых пор приобрел самую высокую репутацию, которую сохранил до наших дней. Вольфганг на всю жизнь запомнил концерт в Швецингене, состоявшийся 18 июля 1763 года, а Маннгейм навсегда остался для него своего рода музыкальным раем, в атмосферу которого в будущем он не раз с радостью и с большой пользой для себя погружался, словно для того, чтобы закалить в ней свое мастерство. Леопольда, по-видимому, особенно поразило то, что все маннгеймские музыканты были молоды, хорошо воспитаны и не были ни пьяницами, ни игроками, ни «канальями, вызывавшими насмешки». В их числе было несколько инструменталистов, которые позднее станут верными друзьями Вольфганга, — Каннабих, Даннер, Китчель, Теши, Риттер, как и их дирижер Игнаций Гольбауэр, один из самых значительных мастеров так называемой Маннгеймской школы.