В противоположность склонностям Максимилиана, император Рудольф II к природе был равнодушен. Вене он предпочитал древнюю Прагу, где жил среди ученых, алхимиков и магов. Забросив Шёнбрунн, он почти не покидал свой дворец в Градчанах, позади которого повелел построить для алхимиков, чьи поиски способа изготовления золота он финансировал, целую улицу небольших домиков, которая и в наши дни называется улицей Алхимиков. Брат же его, Матиас, в 1608 году ставший регентом Австрии и Венгрии, наслаждался жизнью в старом Катербурге, выросшем на месте Катермюле. Именно он открыл здесь источники минеральной воды, давшие имя замку: шёнбрунн по-немецки означает прекрасный источник. Именно этот любитель природы, предпочитавший журчание прекрасных фонтанов дискуссиям ученых-химиков, назначил управляющим дворца венского музыканта, органиста церкви Св. Михаила Давида Штрауса.

С тех пор музыка оказалась теснейшим образом связанной с судьбами этого дворца. Там построили театр по чертежам знаменитого Куальо, ведавшего и сценическим оборудованием. В этом театре в 1651 году давали Re Pastore (не путать с сочиненным Моцартом в 1775 году по случаю визита в Зальцбург эрцгерцога Максимилиана Франца, самого младшего сына императрицы). Еще до того как Метастазио написал либретто, на которое Моцарт начал сочинять свою оперу, этот полугероический, полупасторальный сюжет уже не раз соблазнял поэтов и музыкантов. Обожавшая музыку императрица Леонора в 1682 году повелела поставить в Шёнбрунне ««музыкальную комедию» Педерцуоли Le fonti della Beotia. Фердинанд II предложил провести лето в похорошевшем Шёнбрунне своей супруге, любившей жить за городом, охотиться, она интересовалась деревьями и цветами и с удовольствием наблюдала за полевыми работами, Были разбиты партеры, открыты длинные аллеи аккуратно подстриженных деревьев, заказаны беседки, как того требовала эстетика барочного парка. К сожалению, а может быть, к счастью, турки разрушили чуждый гармонии замок, словно слепленный из кусков, основной частью которого оставался скромный Катербург.

Там не было ничего такого, что могло бы привести в восторг Моцартов, которые в своей провинции наслаждались красотами в замке и парке Мирабель, одном из самых изысканных шедевров искусства. Но рвение, вызванное победой принца Евгения Савойского над мусульманами, а также горячее желание устранить причиненный ими ущерб преобразили всю Вену, как только турецкий полумесяц закатился далеко за пределы Австрии.

Столица утопала в необыкновенной роскоши: именно в этот период великие барочные архитекторы строили стоящие и поныне восхитительные дворцы, а все знатные семьи двуединой монархии считали долгом чести превзойти в величии и красоте носителей самых блистательных имен империи. Это общенациональное обновление, последовавшее за устранением турецкой напасти, отозвалось также и на Шёнбрунне. Однако Леопольд I мало интересовался этим замком, которому открыто предпочитал Лаксенбург, Эберсдорф и Ла Фаворита, и поэтому не он, а его сын Иосиф I велед блестящему архитектору Бернхарду Фишеру фон Эрлаху разработать проект нового замка. В 1695 году Фишер представил свой проект, такой великолепный, такой монументальный, что он оказался практически неосуществимым. Согласно этому проекту, до собственно замка можно было бы добраться, лишь проехав по громадным плацам, предназначенным для состязаний на копьях, скачек, парадов, мимо впечатляющего водоема, в который с обрывистой скалы низвергался бы водопад. За ними должны были подниматься ступени многочисленных террас, простираться зеленые ковры, амфитеатры прудов — эта баснословная архитектура поглотила бы всю имперскую казну без остатка. Когда архитектору предложили умерить свои аппетиты, он составил другой проект, тоже превосходный и менее дорогой: в этом виде предстает перед нами Шёнбрунн и ныне. Компоновку садов, шахматные посадки деревьев, фонтанов, беседки, аллеи и садовые лужайки спроектировал француз Жан Треэ.

Открытие нового Шёнбрунна было ознаменовано пышными празднествами и рыцарскими турнирами, которым хроникеры-современники посвятили свои восторженные описания. Мария Терезия, всегда предпочитавшая жить именно здесь, всячески старалась обогатить и украсить и парк, и замок. Пакасси и Вальмаджини воздвигли там новый театр по типу версальского шедевра, принадлежавшего Королю Солнцу и служившего примером для всех европейских монархов. Штекховен разбил ботанический сад и построил зверинец. Одним словом, все в Шёнбрунне восхищало, очаровывало и повергало в робкое смятение музыкантов, которые 13 октября подъехали к воротам замка и предъявили свои приглашения на аудиенцию.

Отличавшаяся благожелательностью и простотой, сочетавшимися с самым очаровательным природным величием, императрица приняла Моцартов так любезно, что от их смущения не осталось и следа, и они почувствовали себя совершенно непринужденно. Вольфганг без тени робости прыгнул на колени императрице и свернулся калачиком, а она осыпала его ласками. Императорские дети теснились вокруг него, чтобы полюбоваться «чудом». Отдавшись непосредственности, не знавшей границ, если он чувствовал себя любимым, Моцарт весело играл с эрцгерцогинями, а когда упал на прекрасно натертом полу посреди большой залы, та из них, которую звали Марией Антуанеттой, подняла его и приласкала, чтобы утешить смущенного ребенка. Вернувшись на колени к императрице, Вольфганг указал пальцем на княжну, которой неисповедимый рок сулил трагическую судьбу королевы Франции, и с самым серьезным видом объявил: «Когда вырасту, я на ней женюсь». Мария Терезия, и глазом не моргнув, спросила: «Почему?» «Потому что она была добра ко мне», — ответил Моцарт.

Недовольный, подозрительный, порой строптивый, если оказывался в окружении людей, не понимавших музыку или смотревших на него с тем полупрезрительным удивлением, с каким смотрят на ученую собаку, Вольфганг не уставал играть, когда тонкая интуиция подсказывала ему, что его слушают доброжелательные знатоки. Император Франц I и композитор Вагензейль, который учил музыке юных князей и был законодателем музыкальных вкусов двора, потребовали, чтобы Моцарт дал концерт. Не заставляя долго себя упрашивать, Моцарт уселся за клавесин и без конца играл, импровизировал, изобретал так талантливо и с таким подъемом, что буквально очаровал императорское семейство. Император пожелал увидеть «трюк» с закрытой от глаз исполнителя клавиатурой. После того как Моцарт во власти своего вдохновения сделал все, что мог, Вагензейль принес стопку нот и предложил ему поиграть с листа. Хитрец Вольфганг согласился при условии, что переворачивать страницы будет сам Вагензейль. Тот с улыбкой подчинился капризу удивительного маленького виртуоза и оказал ему эту честь, что обессмертило имя старика-композитора больше, чем все его собственные сочинения.

Проходил час за часом. Маленькому клавесинисту подкладывали все более и более трудные пьесы, но он без смущения с ними справлялся. Леопольд, поначалу слушавший игру сына с некоторой опаской, торжествовал, бросая на окружающих гордые взгляды. Наконец императрица сказала, что нельзя перегружать ребенка. Приглашенным музыкантам предложили угощение, а по окончании аудиенции им была предоставлена возможность осмотреть замок. Какое великолепие открылось их восхищенным взорам! Небольшие гостиные, обтянутые китайскими шелками, расшитыми изображениями фантастических птиц, фарфоровые и зеркальные комнаты, покои со стенами бледно-зеленого цвета, украшенными золотыми орнаментами, мозаикой из разноцветного искусственного мрамора, изображавшей листву каких-то экзотических деревьев, рисунками в виде перьев. Меж причудливых арабесок, украшавших потолки, резвились серебряные обезьяны. Здесь было собрано все самое прекрасное, самое изящное, созданное гением рококо, все то, что могла придумать самая изощренная фантазия для услады глаз и ума, для покорения сердец и пробуждения самых высоких чувств.

Потом Моцарты обошли сады, пораженные перспективой, открывавшейся в конце бесконечных аллей, протянувшихся между сплошными зелеными стенами из подстриженных на исиёнский манер деревьев, и под конец едва не заблудились в нескончаемых рощах с фонтанами и статуями, подивились искусственным руинам, называвшимися «развалинами Карфагена», на ощупь пробрались по лабиринту и полюбовались обелиском, ввивавшим у них представление о Древнем Египте, отзвук которого мы слышим в Волшебной флейте. Моцарт то и дело задерживался в искусственных пещерах между пугающими фантастическими нагромождениями скал, с интересом рассматривал сверкающие камни, атлантов с ониксовыми и малахитовыми глазами, таинственные источники с невидимыми шумными водопадами, гул которых был слышен за каменной стеной, испещренной фрагментами каменного угля, конкрециями кальцита, ляписа и агата.