Но не только это давало им силы выдержать все испытания и ужасы долголетнего заключения: главный источник, откуда они черпали силы, было сознание того, что они не одиноки. За тюремными стенами, на воле, в глубоком подполье напряженно работали товарищи по борьбе, руководимые Центральным Комитетом неустрашимой Коммунистической партии Латвии. Везде — на больших заводах и в небольших мастерских, в портах и на железной дороге, в городах и селах угнетенной страны — всюду были смелые и самоотверженные люди, готовые отдать все силы борьбе за освобождение народа. И была — совсем недалеко, на Востоке, — великая страна победившего социализма, Советский Союз! Туда обращались взоры и мысли заключенных: в самые мрачные дни их неволи сознание того, что в мире существует Советский Союз, давало им ту сказочную силу, которую не могли сломить ни «черные месяцы», ни карцер, ни истязания, ни голод. Люди жадно подхватывали каждую весточку оттуда; не было большего счастья, чем получить какую-нибудь советскую книгу или журнал, где рассказывалось, как советские люди строят новый, чудесный мир.

Все попытки тюремной администрации сломить эту силу сопротивления оставались безуспешными. Если кто-нибудь из заключенных начинал сдавать, коллектив сейчас же окружал его заботой и помогал ему.

Когда Лидум получил от Ильзы письмо, в котором она рассказала о смерти Ольги и о том, что Айвара отдали неизвестным, чужим людям, он был потрясен; находись Ян в то время в одиночке, весть эта, наверное, лишила бы его духовного равновесия, но товарищи по камере позаботились, чтобы этого не случилось. Только на один день Ян был выбит из колеи — не мог ни читать, ни заниматься, — но потом он сумел одолеть тоску. И все же сердце у него болело. Айвар — надежда всей его жизни, сын, которого он мечтал видеть в рядах славных борцов и строителей новой жизни, — что теперь станется с ним? Чужие люди воспитают его по-своему, поведут его по чужим тропам, и он — Ян Лидум — не в силах предотвратить это.

Вот и сейчас он думал об этом. В камере постепенно воцарялась тишина Один за другим ложились и засыпали товарищи, но он не сомкнул глаз до утра. Скрестив на груди могучие руки, Ян Лидум смотрел в потолок, где слабо светилась маленькая лампа, и думал свою тяжелую думу. Ни шаги надзирателей в коридоре, ни резкие свистки проносящихся мимо тюремной стены паровозов не могли отвлечь Яна Лидума от мрачных мыслей, хотя он и сознавал, что, как ни велико его горе, надо перенести его. Пусть сердце исходит кровью и острая боль пронизывает все существо, но никакие враги не смогут сказать, что им удалось сломить Яна Лидума.

Настала пятница. В шесть утра, после звонка, Ян Лидум встал, поднял нары и вместе со всеми товарищами по камере стал ждать, когда их поведут умываться, — обычно вели всю камеру сразу.

Коридор наполнялся звуками. Бряцали ключи, стучали деревянные коты, раздавались голоса, но сегодня этот шум был необычный, чувствовалась какая-то приподнятость в движениях и в выражении лиц заключенных — наступал очередной день передач и свиданий. Каждый, у кого было основание ожидать посещения, чувствовал себя необычно. Более беспокойные разговаривали друг с другом, пытались угадать, кого из них вызовут сегодня на свидание.

Впервые за все тюремные годы это настроение передалось и Лидуму. Он стеснялся признаться в этом товарищам, но те и так знали, почему Ян не может усидеть за книгой, почему он так долго не переворачивает страницы, уставившись глазами в одну точку. Ясно — его мысли заняты чем-то другим.

— Ждешь, Лидум, не правда ли? — спросил, улыбаясь, один из товарищей по камере. — У тебя есть основание ждать.

— Ты думаешь? — вопросом ответил Ян. — Хотелось бы разок дождаться, но кто знает, найдется ли у сестры время.

— От души желаю тебе удачи, — сказал товарищ.

Скоро надзиратели начали приносить «пудинги». Впервые получил передачу и Ян. Масло, белый хлеб, сахар, сыр — все было истыкано щупом вдоль и поперек. Староста камеры присоединил «пудинг» Яна к остальным передачам и записал в список что и сколько принято (позже весь этот запас продуктов будет распределен среди заключенных камеры).

Теперь надежды Яна на свидание стали еще более определенными. Ильза была в Риге, совсем близко, и ждала, когда помощник начальника тюрьмы вызовет ее. Еще полчаса, час, может быть два — и они смогут глядеть друг другу в глаза, искать на лице новые черточки, проведенные незримым карандашом времени, и говорить. Пятнадцать минут пролетят как сон, и только позже, когда их разъединят, они вспомнят, что остались сотни незаданных вопросов, что они почти ни о чем не успели поговорить. Чтобы лучше использовать короткое свидание, Ян заранее обдумал, о чем он расскажет и какие вопросы задаст Ильзе, но он забыл, что и у Ильзы найдется что рассказать и о чем спросить, поэтому все его планы разлетелись как дым.

Наконец наступила долгожданная минута. Надзиратель отворил дверь камеры и выкрикнул фамилию Яна.

— На свидание!

Вместе с другими заключенными Лидум вошел в помещение для свиданий. Проходя мимо первых отсеков, где за двойной проволочной решеткой уже стояли посетители, дожидаясь родственников и друзей, Ян зорким взглядом впивался в каждое лицо, и вдруг его сердце забилось учащенно, порывисто: в четвертом отсеке стояла Ильза. Этот отсек был одним из самых неудобных: он находился посредине, с обеих сторон разговаривали, и трудно было расслышать, что говорят тебе.

Брат и сестра сразу узнали друг друга. Вцепившись в решетку, Ильза со слезами на глазах смотрела на Яна и взволнованно улыбалась; в первый момент она не могла вымолвить ни слова.

— Братик… Ян, милый… — шептала она, не соображая, что в гомоне раздающихся кругом голосов Яну не слышны ее слова. Потом, успокоившись, Ильза заговорила громче и наконец поняла, что брат ей что-то рассказывает и о чем-то спрашивает, — Как твое здоровье, родной? — был ее первый вопрос — Почему ты такой бледный? Не болит ли у тебя грудь?

— Я так же здоров, как прежде, — ответил Ян. — Где же я загорю, если не бываю на солнце? А как ты сама, Ильзит? Вообще-то выглядишь молодцом… как всегда.

— Привет тебе от Артура.

— Передай и ему сердечный привет. Об Айваре ничего нового не узнала?

— Нет, ничего нового, родной, — Ильза тяжело вздохнула и потупила глаза, чувствуя себя виноватой перед братом. — Все, к кому я обращалась по этому делу, говорят, что мы ничего не добьемся. Таков закон. Мы потеряли всякие права на Айвара, и он потерян для нас навсегда. Что нам теперь делать?

— Ты ничего не добьешься, — ответил Ян. — Может, когда-нибудь… я сам… когда выйду из тюрьмы. Я подумаю об этом, поговорю с товарищами. Если придумаем что-нибудь дельное, я сообщу тебе.

Они заговорили о другом: об Ильзе, ее работе, об Артуре, о разных повседневных делах. За спиною Яна стоял тюремщик и с усмешкой вслушивался в их разговор.

— Ты очень часто на свидания не приезжай, — сказал Ян напоследок. — Это тебе слишком трудно.

— Буду навещать тебя два раза в месяц, — ответила Ильза. — Мне это совсем не трудно, и лучше ты не отговаривай.

Они не спускали глаз друг с друга. Страдальческое выражение не сходило с лица Ильзы. Ян был, как всегда, спокоен и невозмутим, его фигура, голос, каждое движение выражали уверенность и силу. Ильза думала, что увидит надломленного пережитым, подавленного человека, но в нем не было ничего такого, разве только лицо стало бледнее, больше впали щеки да появилось несколько глубоких морщин в уголках рта и резче стало очертание подбородка.

— Кончать! Время свидания истекло! — прервал их разговор резкий окрик надзирателя.

Ян приветственно махнул рукой, улыбнулся и, уходя, поднял кулак над головой — то был привет борцов. Ильза даже не сообразила, как ему ответить. Стуча деревянными котами, заключенные вышли из помещения.

Вечером в общей камере ждали обыска. Надзиратель после обеда беспрерывно вертелся у дверей и исподтишка наблюдал, но заключенные спокойно беседовали; ничто не показывало, с каким нетерпением ждут они вечера, когда обычно читались тайно полученные записки.