— Подъезжайте к путям, — сказал Тауринь спокойным, мягким голосом. — Бревна можно сразу же грузить на платформу.

Ян повернул воз влево и съехал с дороги. На запасных путях стояла почти пустая железнодорожная платформа, на которую только недавно был нагружен первый ряд бревен. Остановив лошадь у платформы, Ян развязал веревки и огляделся. У запасного пути и на складе не было ни одного человека.

— Господин Тауринь, а где же грузчики? — спросил он.

— Какие грузчики? — удивился Тауринь.

— Да те, которые будут грузить лес… — ответил Ян.

— Каких вам еще грузчиков? — переспросил Тауринь. — Разве вы сами, вшестером, не накатите бревна на платформу? Друг другу подсобите, вот и все.

— Ах вот как? — усмехнулся Ян. — А вы заплатите нам за погрузку?

Возчики, столпившись в стороне, прислушивались к их разговору. Тауринь сжал губы и о чем-то задумался, затем, пожав плечами, сказал, глядя в землю:

— Не все ли вам равно, куда сгрузить — на платформу или на штабель? Ведь все равно надо закатывать наверх. О лишней доплате не может быть и речи.

— Не о лишней, нет, а о той, которая полагается, — ответил Ян. — За те деньги, что вы платите Лаверу, я должен привезти бревна только на склад. До платформы мне нет никакого дела.

— Договор заключен с Лавером, а не с вами, — продолжал Тауринь в том же спокойном, вежливом тоне. — Ваше дело сделать, что от вас требуют, мое дело заплатить Лаверу сколько полагается. Лошадь принадлежит хозяину, а не вам, и мне нет нужды с вами пререкаться.

— Лошадь, верно, хозяйская, но руки мои, — возразил Ян. — С ними я делаю то, что мне нравится.

Тогда Тауринь тихо рассмеялся.

— Ошибаетесь, лошадь принадлежит хозяину и эти руки тоже. Все принадлежит хозяину, потому что он платит вам. Ну, а теперь довольно разглагольствовать. Делайте, что я велю. У меня нет времени возиться здесь до полуночи.

Возчики подмигивали Яну, чтоб он бросил спорить.

— Да что там… в два счета накатим сообща… — подал голос новохозяин Гравелис. — Неужели уж господин Тауринь не даст на водку?

Ян махнул рукой.

— Ну, ладно, пусть подавится. Приступим!

Вытаращенными глазами посмотрел Тауринь на Лидума, хотел что-то сказать, но сдержался. Отойдя в сторону, он наблюдал, как возчики накатывают бревно за бревном на платформу. Когда был разгружен последний воз, Тауринь достал кошелек, вынул две кредитки, немного подумал, сунул одну обратно, а другую подал айзупскому новохозяину.

— Вы там сами поделите между собой… Как захотите. Ну, разве от вас отвалился кусок? С полчаса поработали — и готово. Не стоило рот студить. Только некоторые горлопаны пусть поостерегутся, когда-нибудь им вставят затычку. Знаем мы, как утихомирить таких крикунов.

Холодно и насмешливо взглянув на Яна, он направился к своим саням.

— Теперь придется заехать в кабак, — сказал Гравелис, когда Тауринь ушел. — Выпьем по бутылке пива. Иначе деньги не разменять.

Одна за другой выехали пустые подводы на большак. Возчики, понукая лошадей, проехали рысью до самого трактира, который находился в километре от станции. У трактира засуетились, привязывая лошадей к коновязи, — хотелось скорее очутиться в тепле.

В трактире было людно и шумно.

— Полштофа и дюжина пива для меня — все равно что плюнуть! — бахвалился пьяный кулак, направляясь к двери. — Могу пить, когда захочу, могу ущипнуть трактирную мамзель, а вам — голи перекатной — нет до этого никакого дела. Мои двести пурвиет все выдержат.

Это был один из тех, кто не пахал и не косил. А у трактирной стойки толпилась кучка мелкоты — испольщиков, батраков и бобылей.[6] Их заплатанная одежда была залита пивной пеной. Они посоловевшими глазами глядели на захватанные стаканы и упрашивали трактирщика дать им несколько бутылок в долг.

Выпив свое пиво, Ян Лидум вышел из трактира и уехал. А возчики еще остались: они вывозили бревна на собственных лошадях, заработали сегодня сносно и могли позволить себе пол-литра водки на троих. Иначе не стоило и в лес ехать. Батраку Лавера такая роскошь была недоступна, да он и не тосковал по ней.

Был уже поздний вечер, когда Ян Лидум добрался до усадьбы Лавера. Яркая луна освещала притихшую землю, придавая всей окрестности таинственный, призрачный облик. Блестел гладкий лед пруда. То тут, то там под навесом клети и перед каретным сараем как бы вспыхивали маленькие белые огоньки, когда на какую-нибудь отшлифованную часть машины падал луч луны.

Ян распряг лошадь и повесил сбрую на крюк под навесом, затем дал жеребцу поваляться в снегу. Покатавшись с боку на бок и освежив натертые седелкой и хомутом разопревшие места, жеребец поднялся и пошел вслед за Яном в конюшню.

Привязав коня, Ян вышел из конюшни. От дома по пригорку спускался человек. Ян издали узнал своего хозяина — Лавера. Приземистый толстяк, сопя и пыхтя, катился по снегу, точно шар. При свете луны было ясно видно круглое лицо со старомодной бородкой, выбритая верхняя губа была прикушена. Ян понял — хозяин не в духе.

— Добрый вечер… — поздоровался он.

— Вечер добрый, вечер добрый… — точно сыпал горохом, ответил Лавер. — Сколько кубических футов сегодня вывез?

— Семьдесят два, хозяин, — ответил Ян. — Думаю, что неплохо. Можно было еще с десяток выжать, но не хотелось мучить коня, — на Козьей дамбе дорога совсем оголена.

— Гм, да… больше не надо, мне конь дороже, чем весь заработок от возки. Но скажи, что ты там наговорил этому господину Тауриню? Звонил по телефону… жаловался.

— А, даже позвонил? — Ян усмехнулся. — Так и знал. Такой клещ разве успокоится. По мне — пускай он идет к черту.

— Кто пускай идет к черту? — переспросил Лавер, словно не веря своим ушам.

— Да ваш господин Тауринь, — ответил Ян, начиная раздражаться. — Пусть командует своими работниками. Он мне не отец и не хозяин, наплевать мне на него.

— Слушай, ты… — вдруг заговорил Лавер тихим, угрожающим голосом и, поднявшись на цыпочки, попытался приблизить свое лицо к лицу Яна, но его нос еле достиг подбородка батрака. — С этим Тауринем будь поосторожней и повежливей. Из-за твоего горлопанства я не намерен терять дружбу с другими хозяевами. Тауринь — человек уважаемый, и я запрещаю тебе поносить его при мне. Чтоб я больше не слышал такого. Времена большевиков прошли, ты это заруби себе на носу.

— Придется запомнить, — проворчал Ян. — Но вам, хозяин, советую не забывать, что времена барщины тоже кончились и баронов прогнали в тартарары. Покойной ночи.

Ян повернулся и пошел к батрацкой избенке. Потрясенный Лавер долго глядел ему вслед.

— Ах ты, разбойник этакий… — прошипел он, когда Ян уже не мог расслышать его слов. — Перечит хозяину! Как такого не лупить? Ну, кабы ты не был таким работником, я б тебе показал. В наши времена быстрехонько можно получить билет в каменные хоромы…

Сопя и почесывая желтую бороду, он направился обратно к дому: «Одно спасенье — вступить скорее в айзсарги.[7] Когда у меня будет мундир да винтовка, в усадьбе воцарится строгий порядок и истинное послушание. А так — это не жизнь. Батрак перечит хозяину — где такое видано! Эхма… но работник он отличный, другого такого не сыщешь».

Подойдя к своей хибарке, Ян Лидум сразу заметил прислоненные к стене чужие санки. Он сбил снег с постол и, оправив одежду, вошел в дверь, напрасно пытаясь угадать, кто так неожиданно явился к ним.

В кухне у плиты сидела Ильза и штопала детские чулки. На скамеечке у окна примостилась Ольга и что-то вязала. Ян широко улыбнулся и сказал:

— Гляди, какой дальний гость… — и крепко пожал сестре руку.

Они не виделись с позапрошлого Юрьева дня, почти два года, и теперь с волнением вглядывались друг в друга, будто желая установить, какие перемены внесло время в их внешность. Впрочем, перемен не было: прошло два года, но ни тот, ни другой не постарели. Как и раньше, сердечно и ласково смотрела Ильза в обветренное лицо брата, и так же добродушно и дружески улыбался Ян. Пока он раздевался и вешал в углу полушубок, Ольга за спиной золовки шепнула Яну на ухо: