В письме стояло следующее:

"Глубокоуважаемый мистер Картер!

Я обращаюсь к вам потому, что качества ваши как человека, так и сыщика, возбуждают мой живейший интерес, отчасти же и потому, что, полагаю, что наш общий друг, Томсон, – бедняга, его уж нет более в живых! – не особенно хорошо отозвался вчера вечером о моей личности. Что он сообщил вам, я понятно, не знаю, но, надеюсь, что мои посланники действовали с достаточной быстротой, чтобы не дать ему возможности слишком разболтаться о важных секретах.

Все это происшествие довольно-таки досадно, в особенности потому, что расстроило мой, тонко задуманный план. Я надеялся, что как вы сами, так и ваша профессия, доставят мне большое развлечение в течение еще долгого времени.

Я заранее представлял себе радостную картину постепенного разрушения своей невидимой рукой карточных домиков ваших теорий и предвидел для себя много удовольствия от вашего недоумения, которое собирался довести до крайнего напряжения. Теперь все это погибло.

В виду того, что наш общий друг, Томсон, наклеветал на меня, я вынужден теперь же поднять забрало и раскрыть свои карты.

Я бросаю вам перчатку вовсе не потому, что ненавижу вас или имею что-нибудь против вас, о, нет, напротив, я считаю вас одним из немногих современников, которых я уважаю. Это обстоятельство и прельщает меня доказать именно на вас и на ваших способностях всю ничтожность и ограниченность человеческого ума и показать, что даже умнейшие люди подчинены моему произволу.

Итак, с этого момента я буду немилосердно преследовать вас, не уничтожая, однако, вас до поры до времени. Что вы должны будете рано или поздно пасть от моей руки – это несомненно, так как в то время, когда я решил сделать вас игрушкой моей прихоти, я вместе с тем предопределил и вашу участь, участь, которой вы не избежите и которая будет тем более ужасна, чем больше находчивости и сопротивления окажете вы в настоящей борьбе со мной.

Вы, конечно, сочтете мою откровенность праздной болтовней, если только не окажетесь умнее, чем я вас считаю.

Во всяком случае, я должен поставить вам на вид, что если вы и ваш молоденький помощник Патси живы и можете прочесть настоящее письмо, то этим вы обязаны всецело мне, так как те два кинжала, что пролетели на расстоянии дюйма от вашей головы и головы вашего помощника, могли бы, разумеется, попасть в вас также легко, как и кинжал, предназначенный Томсону и заставивший его замолчать навеки.

Но, повторяю, я и не думаю так скоро вас умерщвлять. Нет, нет, дорогой Картер, вы так легко не отделаетесь.

Смерть ваша будет сопровождаться такими утонченными страданиями, каких не мог бы придумать ни один дикарь, ни один инквизитор. Пока же я хочу поиграть с вами, как кошка с мышью. Сперва на ваших глазах, в страшных мучениях, какие только может представить себе самая богатая фантазия, погибнут близкие и дорогие вам лица, таким образом вы будете сначала уничтожены духовно и лишь после того наступит для вас смертный час, сопровождающийся невообразимыми страданиями.

Еще одно, милейший Картер. Вам уже представился однажды случай беседовать со мной лично и вы будете еще часто иметь подобное удовольствие. Мне, признаться, доставляет неизъяснимое наслаждение лично разговаривать с моей жертвой, обезоруживать ее своей любезностью, не показывая в то же время вида, что ее собеседник смотрит на нее насмешливыми глазами лишь для того, чтобы отыскать место, куда ее можно уязвить побольнее.

На сегодня достаточно. Вы, понятно, услышите обо мне довольно скоро, так как я считаю потерянным для себя тот день, который не провел бы в обществе моей жертвы самым приятным мне образом.

Дацар".

Ник Картер прочел это письмо с бесстрастным выражением лица.

Прочитав его, он встал из-за стола и кивнул Тен-Итси, чтобы тот следовал за ним в его рабочую комнату.

Придя туда, он передал письмо молодому японцу и попросил прочесть его.

– Ну что ты на это скажешь? – спросил знаменитый сыщик, когда Тен-Итси вернул ему письмо.

– У меня на родине существует пословица, гласящая, что люди, которые любят писать письма и дураки – близнецы, – лаконически отвечал молодой сыщик.

– Но ведь этот Дацар, как он себя называет, не дурак, Тен-Итси.

Японец презрительно пожал плечами.

– В своем письме он ясно высказал свои намерения и таким образом предупредил вас, самое опасное, что он мог только сделать. Если он и не дурак, то, во всяком случае, не очень дальновиден.

– Да, ты прав.

– Такие люди не любят оставаться в темноте, они должны иметь лицо, перед которыми могли бы высказаться.

– Это вполне отвечает и моему мнению, – согласился Ник Картер.

– Будь я на вашем месте, начальник, я бы пока не стал обращать на Дацара никакого внимания. Это бы его обозлило и он в раздражении совершил бы какую-нибудь оплошность, благодаря которой его можно было бы легче поймать.

– Ну, пока то он должен ограничиться лишь писанием писем из надежного убежища... Но как это, в общем ни фатально, что этот Томсон, как он себя назвал, не мог договорить до конца и умер, не посвятив меня в свою тайну.

– Труп находится теперь в морге?

– Да. Там дежурит Патси в ожидании, что туда же явится и убийца. Обыкновенного каждого убийцу влечет к своей жертве.

– Это может случиться. Что же касается меня, то, думаю, будет хорошо, если я буду помогать Патси без его ведома.

– Как хочешь. Весьма возможно, что и я также явлюсь в морг, если окажется, что я должен взять это дело в свои руки. Дик занят в настоящее время другим, не менее важным делом и нуждается в помощи Патси, лишить его которой мы не имеем права. Поэтому над настоящим делом мы будем работать почти исключительно вдвоем с тобой.

Темные глаза японца заблестели.

– Я уже давно мечтал поработать с вами только вдвоем и страшно радуюсь, что случай доставил мне эту возможность и как раз в таком важном деле. К тому же мне почему-то кажется, что этот Дацар своими проделками беспокоил меня еще на моей родине, но, впрочем, это не более, как предположение, почему я попрошу у вас извинения, пока не выскажусь подробнее по этому поводу.

С этими словами молодой японец вышел из комнаты, поклонившись предварительно сыщику, который не стал его задерживать, так как давно уже привык ко многим странностям Тен-Итси и знал, что заставить говорить его против воли, является делом совершенно невозможным.

Закурив сигару, Ник Картер поудобнее уселся в кресло, что делал всегда, когда ему предстояло серьезно обсудить какой-нибудь важный вопрос.

Вдруг затрещал звонок телефона.

Недовольный тем, что его потревожили, великий сыщик взялся за слуховую трубку.

– Ник Картер. Кто говорит?

– Саймон Грей, директор "Международного Банка Путешественников". Не можете ли вы, мистер Картер, зайти ко мне на минутку? У меня сейчас сидит один из моих клиентов, который крайне желает познакомиться с вами. Насколько я знаю, мотивом этого желания является намерение поручить вам какое-то важное дело, так что для вас, думаю, будет небезынтересным придти ко мне.

– Я приду сию минуту, – ответил знаменитый сыщик и повесил трубку.

Саймон Грей был одним из хороших знакомых Ника Картера. Последний успешно совершил уже несколько серьезных дел по поручению банкира-миллионера и был хорошо принят в его семье.

Сыщик принял вид, под которым был известен лишь своим приятелям да начальникам полицейских управлений и в котором производил впечатление человека, весьма похожего на самого себя, но несколько постарше. Разница во внешности этих "двух Картеров" была настолько велика, что лица, знавшие сыщика лишь в этой личине, никогда не узнали бы его в его настоящем виде.

Банкир сидел у себя в кабинете не один. Там находилось еще одно незнакомое сыщику лицо, стоявшее спиной к нему и глядевшее с большим интересом на улицу.

Случалось весьма редко, чтобы сыщик не разгадал человека с первого же взгляда, но это как раз произошло теперь, во время представления незнакомца Саймоном Греем.