— Ладно, вот только бы ты потихоньку не смылся.

Я вновь улыбнулся:

— Даже если я захочу, такой возможности не будет. Идея в том, чтобы нам все время быть вместе. — Я сделал паузу, а затем добавил, глядя на нее в упор:

— Даже ночью. Это входит в условия договора.

Фел загоготал:

— Вот это, парень, по мне! Братишка! Вы — два сапога пара!

Рея неожиданно улыбнулась жесткой, холодной улыбкой, но тем не менее улыбнулась.

— Договорились, — согласилась она. — Ладно, мы готовы.

Я медленно, с облегчением глубоко вздохнул.

— Хорошо. Теперь давайте условимся насчет всего остального, а потом поеду домой. Во-первых, вы оба наденете перчатки. Это очень важно. Если вы оставите хоть один отпечаток пальца в пентхаусе Фремлина, не будет никакого миллиона. — Взмахом руки я указал на сумку:

— Я прихватил наряд для Фела. Взгляните.

Фел открыл сумку и достал парик, очки и пиджак. Ухмыляясь, он надел очки и стал рассматривать себя в зеркале:

— Ух ты! Классно! Я даже сам себя не узнаю. Я посмотрел на Рею:

— Убери волосы под косынку, купи такие же очки, надо спрятать твои зеленые глаза. После дела сразу переодевайтесь. Купите дешевый чемодан, уложите в него свои вещи и выбросьте где-нибудь в безопасном месте. Пусть этим займется Фел. Вы поняли?

Рея кивнула. Теперь она казалась далеко не такой враждебной, как раньше, и я понимал, что она проглотила приманку. Я постучал пальцем по лежавшей на столе бумаге.

— Здесь все написано, — продолжал я. — Все, что я вам говорил. Перечитайте несколько раз, пока не заучите на память, потом уничтожьте. — Я встал. — Как будто все. Завтра вечером в десять тридцать. — Я опять взглянул на Фела. — Помни же, по лицу, а не по голове. Бей сильнее, чтобы выглядело убедительнее.

Он сделал гримасу:

— Лучше тебя, чем меня.

Я остановился в дверях и оглянулся на них.

— Лучше остаться без пары зубов, чем без полмиллиона долларов, — сказал я и вышел.

Четверг прошел так, как следовало ожидать. Я нервничал, несмотря на старания держать себя в руках, и Сидней, жужжавший и мельтешивший вокруг, чуть не свел меня с ума. Он без конца выскакивал из своего кабинета, крутился по залу, бросая на меня заговорщицкие взгляды, а потом снова исчезал. Терри, конечно, почувствовал, что происходят какие-то важные события, и следил за мной недобрым, настороженным взглядом.

Наконец я решил прекратить это и, войдя в кабинет, закрыл за собой дверь.

— Ради Бога, Сидней, надо же сдерживаться. А тебя прямо-таки трясет! Он широко раскрыл глаза:

— Я? Я спокоен, как епископ. Как тебя понимать?

— Спокоен, как епископ, который нашел у себя в постели девчонку. Он захихикал:

— Ну, может быть, я возбужден самую чуточку. Я просто не могу дождаться вечера. Ты будешь в абсолютном восторге!

— Потерпи до вечера и перестань мельтешить вокруг меня. Терри грызет ногти от любопытства.

Он понял намек и весь остаток дня не показывался из кабинета, но, уходя в шесть часов, не удержался и подмигнул мне. Я ответил ему хмурым взглядом, и он удалился, немного смущенный. Терри немедленно встал и приблизился ко мне.

— Из-за чего такое волнение? — спросил он. — Он весь день прыгает, как шарик на резинке. У вас что-нибудь затевается?

Я начал прибирать бумаги на столе.

— Почему ты не спросишь у него? Если он захочет, чтобы ты знал, то, конечно, скажет.

Терри оперся ладонями о стол и наклонился вперед. В его злых глазках светилась ярость.

— Ты ведь ненавидишь меня, правда? Я встал.

— Не больше, чем ты меня, Терри, — сказал я и через зал направился в туалет.

Десятью минутами позже я ехал домой. Через неделю, а может быть, и раньше, говорил я себе, я буду в Антверпене заниматься переговорами с одним из крупнейших в мире торговцев бриллиантами. Я предложу ему десять камней покрупнее, но не самый большой. Его я собирался отвезти в Хэттон-Гарден в Лондоне. Уоллес Берстейн давно просил меня подыскать камень высшего класса, подходящий для тиары. Он намекнул, что она предназначена для одного из членов королевской семьи. Я не сомневался, что он с руками оторвет большой камень, не споря о цене. Потом из Лондона я отправлюсь в Антверпен, затем в Гамбург и, наконец, в Швейцарию. К тому времени я буду обладателем миллиона долларов. Эта сумма, вложенная в восьмипроцентные облигации, обеспечит мне пожизненный доход в восемьдесят тысяч долларов. Я обращусь за швейцарским видом на жительство для иностранцев, уплачу налог и буду устроен на всю жизнь. Я был доволен тем, как повел себя с Реей. Теперь я не сомневался, что она перестала относиться ко мне с подозрением, а это было очень важно. Услав ее во Фриско, а Фела в Луисвилл, я обеспечил себе свободу маневрирования. Многое теперь зависело от того, вызовет ли Сидней полицию после ограбления. С ним необходимо проявить крайнюю осторожность. Он будет в ужасном состоянии и разъярен до предела. Когда он такой, то с трудом поддается контролю. Нужно будет предостеречь его, и не один раз, что, если делом займется полиция, Том Льюис наверняка узнает о случившемся. Все зависело от того, что перевесит: ярость Сиднея или его страх перед Льюисом, и я делал ставку на второе.

В четверть седьмого я поднялся к себе. Предполагается, что я обедаю с Джонсонами. Я принял душ, побрился и переоделся в темный костюм. Хотя я проделывал все это медленно, у меня все-таки оставалось еще три с половиной часа до начала операции. Я налил себе почти неразбавленного виски, включил телевизор, но не мог сосредоточить внимание на программе, и выключил его. Я бродил взад и вперед по комнате, волнуясь и нервничая, то и дело поглядывая на часы.

В желудке поднималась смутная тошнота, но виски прогнало это ощущение. Ни с того ни с сего я вдруг вспомнил Дженни. Повинуясь внезапному побуждению, я решил поговорить с ней. Полистав записную книжку, я нашел телефон городской больницы Луисвилла и позвонил. После недолгого ожидания послышался голос Дженни:

— Алло?

— Приветствую. — Я сел, неожиданно для себя чувствуя, как меня покидает напряжение. — Говорит ваш старый коллега. Как здоровье, Дженни?

— Ларри!

Ее радостный голос сразу поднял мое настроение.

— Как мило, что вы позвонили. У меня все отлично. Я даже могу ковылять на двух палочках.

— Вы уже ходите? Замечательно! Когда вас выписывают?

— В конце будущей недели. Жду не дождусь поскорее выбраться отсюда и снова начать ходить. Скажите, Ларри, а у вас-то все хорошо?

Интересно, как бы она реагировала, расскажи я ей, что готовлюсь совершить ограбление?

— Полный порядок. Я опять в упряжке. Дела. Вот договорился обедать с клиентом. Как раз закончил одеваться и вдруг вспомнил о вас.

— Я тоже о вас думала. Как, я рада, что вы уехали из этого города, Ларри. Луисвилл не для вас.

— Наверное. И все же я по нему скучаю. И по вас тоже.

Мне вдруг захотелось ее снова увидеть, но я понимал, что это невозможно. Через четыре-пять дней я отправлюсь в Европу и, вероятно, никогда уже не вернусь. Мне вспомнились ее небрежно причесанные волосы, ее глаза, ее энергия и доброта.

— Через несколько дней я должен выехать в Европу. Бизнес. Иначе бы я пришел повидаться с вами.

— О! — Последовала пауза, затем Дженни продолжала:

— Вы долго пробудете в отъезде?

— Точно не знаю. В зависимости от обстоятельств. Может быть, придется и в Гонконг завернуть. Да, это займет порядочное время.

— Понятно. Что ж, доброго пути. В ее голосе вдруг появилась безжизненная нотка, сказавшая мне, что она расстроена. Я смотрел в стену, ничего не видя.

Я думал об одиночестве, которое ждало меня впереди. Изгнанник в чужой стране. Я даже не знал ни одного языка. Все выглядело бы совсем иначе, будь со мной Дженни. С такими деньгами мы могли бы устроить чудесную жизнь. Такие мысли крутились у меня в голове, в то время как она говорила:

— У вас, наверное, светит солнце, а здесь оно ужасное. Бывают дни, когда так хочется настоящего солнца.