— Другие от нее отказывались, вот я и взяла ее. Я провела здесь последние два года. Моя работа — оказывать помощь там, где в ней по-настоящему нуждаются. Я могу пользоваться фондами, далеко не соответствующими нуждам. Я посещаю людей, составляю сводки. Данные нужно обрабатывать и заносить в карточки. — Она постучала карандашом по секции номер пять на плане. — Мой участок. Здесь, пожалуй, сосредоточено все самое плохое в этом ужасном городе. Почти четыре тысячи человек, включая детей, которые перестают быть детьми, когда им исполняется семь. — Ее карандаш переместился с обведенной секции номер пять и уткнулся в точку сразу же за чертой города. — Вот здесь находится Флоридский исправительный дом для женщин. Очень трудная тюрьма, здесь не только трудные заключенные, но и условия трудные. В ней содержатся главным образом долгосрочницы, и многие из них — неисправимые преступницы. Еще три месяца назад посещения не разрешались, но я в конце концов убедила заинтересованных лиц, что смогу принести пользу.

Зазвонил телефон, и после короткого разговора, состоявшего из ее обычных «да» и «нет», она положила трубку.

— Мне разрешено иметь одного бесплатного помощника, — продолжала она, словно нас и не прерывали. — Бывает, люди сами предлагают свои услуги, как в случае с вами. Вашим делом будет содержать в порядке картотеку, отвечать на звонки, справляться с текущими делами до моего прихода, перепечатывать сводки, если вы сумеете разобрать мой ужасный почерк. В общем, будете сидеть за этим столом и всем распоряжаться в мое отсутствие.

Я заерзал на неудобном стуле. О чем, черт побери, думал Мелиш? Или он не знал, что тут происходит? Ей нужен не человек в моем положении, а энергичная секретарша, привычная к канцелярской работе. Занятие было определенно не для меня. Я так и сказал ей со всей вежливостью, на которую был способен. Однако в моем голосе невольно прозвучало недовольство.

— Это не работа для девушки, — возразила Дженни. — Моим последним помощником был пенсионер-счетовод. Шестьдесят пять лет и никаких дел, кроме игры в гольф и бридж. Он ухватился за возможность помогать мне и продержался две недели. Я не обиделась на него, когда он ушел.

— Выходит, ему надоело?

— Нет, не надоело. Он испугался. Я недоуменно уставился на нее:

— Испугался? Наверное, чересчур большого количества работы?

Она улыбнулась своей теплой улыбкой.

— Нет. Ему нравилось работать. Удивительно, сколько он успел сделать. Впервые привел мою картотеку в полный порядок. Нет, он не выдержал встречи с тем, что иногда входит в эту дверь. — Она кивнула на дверь тесного офиса. — Лучше сказать вам сразу, Ларри. Эту секцию города терроризирует молодежная банда. Она известна полиции как банда Джинкса. Им от десяти до двадцати лет. Их человек тридцать. Верховодит Страшила Джинкс. Так он сам себя называет. Вообразил себя каким-то мафиози, он свиреп и крайне опасен, а ребята слепо ему повинуются. Полиция ничего не может с ним сделать, он чертовски хитер. Попадались многие из банды, но Страшила — никогда… — Помолчав, она продолжала:

— Страшила считает, что я лезу не в свои дела. Он думает, что я передаю сведения полиции. По его мнению, все те, кому я собираюсь помочь, должны обходиться без помощи. Он и его компания ни в грош не ставят своих родителей, потому что те принимают пособия, которые я могу для них достать: молоко для малышей, одежду, уголь и так далее, и потому, что я помогаю им в затруднениях, скажем, с квартплатой и наймом. Все свои заботы бедные люди разделяют со мной, а Страшиле кажется, что я вмешиваюсь, и он затрудняет мне жизнь. Его дружки часто приходят сюда и пробуют запугать меня. — Она снова тепло улыбнулась. — Я их не боюсь, но до сих пор им удавалось запугивать моих добровольных помощников.

Я слушал, но не верил. Какой-то сопляк… Мне это казалось чепухой.

— Я что-то не вполне вас понимаю, — возразил я. — Вы хотите сказать, что этот мальчишка напугал вашего приятеля-счетовода и тот сбежал? Как ему удалось?

— Он большой мастер убеждать. Не надо забывать, что за эту работу не платят. Мой приятель-счетовод все мне объяснил. Он уже не молод. Вот он и решил, что ради работы не стоит рисковать.

— Рисковать?

— Они пригрозили ему, как обычно, что, если он не уйдет, они с ним встретятся как-нибудь темным вечерком. Они способны на любую жестокость. — Дженни посмотрела на меня, и ее лицо вдруг стало серьезным. — У него жена и уютный дом. Он решил уйти.

Я почувствовал, как у меня напряглись мышцы живота. Я хорошо знал уличную шпану. А кто не читал о них? Темным вечером ты идешь по улице, и вдруг на тебя набрасывается свора маленьких свирепых дикарей. Для них не существует никаких запретов. Пинок в лицо может лишить тебя набора приличных зубов. Пинок в пах может сделать человека импотентом. Но может ли такое случиться со мной?

— Вы не обязаны предлагать свои услуги, — сказала Дженни. — С какой стати? Дядя Гарри не думает о деталях, я ведь говорила.

Похоже, она прочла мои мысли.

— Давайте выясним один вопрос, — сказал я. — Должен ли я понимать вас так, что эта ребятня, этот Страшила могут угрохать мне, если я буду работать с вами?

— О да, рано или поздно он станет вам грозить.

— Его угрозы что-нибудь значат? Она раздавила в пепельнице сигарету со словами:

— Боюсь, что да.

Перемена обстановки? Я задумался. Внезапно я осознал, что за время разговора с этой женщиной ни разу не вспомнил о Джуди. Такого не случалось со мной со времени аварии. Может быть, пинок в лицо или даже в пах будут способствовать перемене во мне?

— Когда приступить к работе? — спросил я. Ее теплая улыбка согрела меня.

— Спасибо. Вы приступите, как только купите свитер и джинсы, и, пожалуйста, не пользуйтесь своим замечательным портсигаром. — Она встала. — Мне нужно идти. Я вернусь не раньше четырех. Тогда я объясню вам систему регистрации и правила ведения картотеки, после чего вы станете полноправным сотрудником.

Мы спустились с шестого этажа, вышли на улицу, и я проводил ее до покрытого цементной пылью «Фиата-500». Она медлила заводить мотор.

— Спасибо за желание помочь. Думаю, мы сработаемся. — Секунду-другую она присматривалась ко мне в маленькое боковое зеркальце. — Я сочувствую вашему горю. Все устроится, нужно только набраться терпения.

Она отъехала. Я стоял на краю тротуара, чувствуя, как на меня оседает цементная пыль, которую влажная жара превращает в едкий, грязный пот. Дженни Бакстер понравилась мне. Глядя ей вслед, я думал, что меня ждет. Легко ли меня испугать? Я не имел понятия. Когда дойдет до дела, сразу узнаю. По узкой шумной улице я вышел на Мэйн-стрит в поисках джинсов и свитера.

Я ничего не почувствовал, когда это случилось. Маленький оборванец лет десяти внезапно налетел на меня, заставив пошатнуться. Он выпятил губы и, издав громкий непристойный звук, пустился наутек. Лишь вернувшись в отель «Бендинкс», я обнаружил, что мой дорогой пиджак разрезан бритвой, а золотой портсигар исчез.

Переодевшись в джинсы и свитер, я отправился в полицейский участок, чтобы заявить о пропаже портсигара. К моему удивлению, оказалось, что я не очень сильно расстроен его исчезновением, но я знал, что Сидней будет убит, и было бы справедливо по отношению к нему постараться получить его назад. Дежурную комнату наполняла цементная пыль и запах немытых ног. На длинной скамье у стены сидели человек десять оборванных и угрюмых ребят. Их маленькие темные глаза следили за мной, когда я подходил к дежурному сержанту. Сержант напоминал здоровенную глыбу мяса, с лицом, похожим на кусок сырой говядины. Он сидел в одной рубашке, и по его лицу в складки жирной шеи стекал пот, смешиваясь с цементной пылью. Он катал взад и вперед по листу промокашки огрызок карандаша, а когда я подходил, слегка приподнялся, чтобы выпустить газы. Мальцы на скамейке захихикали. Пока я рассказывал о пропаже портсигара, он не переставал катать карандаш, потом вдруг поднял голову, и взгляд его свинячьих глазок прошелся по мне с интенсивностью газосварочной горелки. — Вы приезжий? — поинтересовался он.