Именно по причине самой универсальности принципов согласие должно быть легко достижимым, причем совершенно непосредственным образом: их понимают или не понимают, но как только их поняли, то уже нельзя не придти к согласию. Истина одна, и для познающих ее она открывается одинаково при условии, разумеется, что ее действительно и достоверно познают; а интуитивное познание не может быть иным, нежели достоверным. В этой области оказываются вне и над всякой частной точкой зрения; различия заключаются всегда не в самих принципах, а в более или менее внешних формах, что является лишь вторичной адаптацией; можно даже сказать, что речь здесь идет о «неформальном» по своей сути. Познание принципов строго одно и то же для всех людей, которые им обладают, так как ментальные различия могут затрагивать лишь то, что относится к индивидуальному, следовательно, случайному порядку, они не достигают чисто метафизической области; несомненно, каждый будет по-своему выражать то, что он понял, в той мере, в какой он сможет это выразить, но тот, кто на самом деле понял, всегда будет признавать за внешним разнообразием выражений единую истину, это неизбежное разнообразие никогда не будет причиной несогласия. Однако, чтобы видеть сквозь все множественные формы скорее то, что они более скрывают, чем то, что выражают, надо обладать истинной интеллектуальностью, ставшей совершенно чуждой для западного мира; трудно поверить, насколько тогда покажутся пустыми и ничтожными все философские дискуссии, касающиеся в гораздо большей степени слов, нежели идей, даже если идеи там не полностью отсутствуют. Для того, что является истинами случайного порядка, множественность применяемых там индивидуальных точек зрения может дать место реальным различиям, которые, впрочем, не являются, с необходимостью, противоречиями; ошибка систематических умов состоит в том, что они признают законной только свою собственную точку зрения и объявляют ложным все то, что ей не соответствует; но когда различия становятся реальными, но еще примиримыми, согласие может перестать быть непосредственным, тем более что каждый, естественно, испытывает некоторое затруднение занять точку зрения других, его ментальная конституция не может без отвращения пойти на это. В области принципов ничего такого нет, и в этом находится объяснение того видимого парадокса, что самое высокое в какой-нибудь традиции может одновременно быть и самым доступным для понимания и усвоения, не зависимо от рас и эпох, только при условии достаточной способности понимания; это свободно от всяких случайностей. Напротив, для всего остального, а именно, для «традиционных наук», нужна специальная подготовка, в общем, довольно трудная для тех, кто родился не в создавшей эти науки цивилизации; только потому, что речь идет о случайных вещах, сюда привносятся ментальные различия; наиболее подходящий способ, которым люди определенной расы рассматривают вещи, вовсе не является подходящим в той же мере для других рас. В данной цивилизации можно увидеть, в этом ряду, различные способы приспособления в соответствии с эпохами, состоящие, однако, лишь в строгом развитии содержащегося в принципе фундаментального учения, который, таким образом, становится явным, чтобы отвечать на нужды определенного момента, но никогда нельзя сказать, что какой-то новый элемент привнесен сюда извне; если речь заходит о традиционной цивилизации, то здесь уже не будет ни чего-то большего, ни иного.

В современной западной цивилизации, напротив, принимаются во внимание только случайные вещи, и рассматриваются они, поистине, беспорядочным способом, потому что там отсутствует направление, открываемое только чисто интеллектуальной доктриной, к которой ничего нельзя добавить. Разумеется, речь не идет о том, чтобы оспаривать результаты, к которым таким путем пришли или о том, чтобы отрицать их относительную ценность; представляется даже естественным, что в конкретной области достигают тем больше, чем более узко ограничена там деятельность: если науки, так интересующие западных людей, никогда прежде не приобретали развития, сравнимого с тем, которое они им придали, то дело в том, что они не были столь важны, чтобы им посвящать столько усилий. Но если результаты являются ценными, когда их берут по отдельности (что хорошо согласуется с аналитическим характером современной науки), то все в целом может производить впечатление только беспорядка и анархии; заботятся не о качестве аккумулируемых знаний, а только об их количестве; это рассеивание в бесконечных деталях. Более того, над этими аналитическими науками нет ничего: они не привязаны ни к чему и ни к чему не ведут в ин­теллектуальном плане; современный дух замыкается во все более и более сокращающейся относительности, и в этой области, столь мало распространенной в реальности, хотя ее считают огромной, он смешивает все, соединяет самые различные предметы, прилагает к одному методы, которые соответствуют исключительно другому, переносят в одну науку условия, отличающие ее от другой, в конце концов, он теряется и не может там больше ориентироваться, потому что ему не хватает направляющих принципов. Отсюда хаос бесчисленных теорий, гипотез, которые сталкиваются, противоречат друг другу, разрушаются, заменяют друг друга, вплоть до того, что, отказываясь от знания, некоторые доходят до заявления, что надо исследовать ради исследования, что истина недостижима для человека, что, может быть, она даже и не существует, что уместно заниматься только тем, что полезно и выгодно, и сверх того, если одобряют это, называя истинным, то здесь нет никакой несообразности. Интеллект, отрицающий истину, отрицает, таким образом, основание своего бытия, т. е. он отрицает сам себя; последнее слово западной науки и философии это самоубийство интеллекта; может быть, в этом только прелюдия того чудовищного космического самоубийства, о котором грезили некоторые пессимисты, принявшие за «небытие» (le neant)[28] высшую реальность метафизическое «не-бытия» (le non-etre), а за инерцию высшую неподвижность «недеяния» (non-agir)!

Единственная причина всего этого беспорядка — это незнание принципов; если восстановят чистое интеллектуальное познание, то все остальное вновь может стать нормальным: можно восстановить порядок во всех областях, установить окончательное вместо временного, устранить все пустые гипотезы, прояснить синтезом все фрагментарные результаты анализа и, разместив эти результаты в ансамбле истинного познания, достойного этого имени, придать им (хотя они должны занимать только подчиненный ранг) несравнимо более высокое значение, чем то, на которое они могут претендовать в настоящее время. Для этого сначала надо искать истинную метафизику там, где она действительно существует, т. е. на Востоке; и затем, после этого, сохраняя западные науки в их значимой и законной части, можно будет думать о том, чтобы придать им традиционную основу, привязывая их к принципам тем способом, который соответствует природе их объектов, и указывая им то место, которое им принадлежит в иерархии познания. Желать начинать с учреждения на Западе чего–то сравнимого с «традиционными науками» Востока, означает желать абсолютно невозможного; и если правда, что Запад когда-то тоже, особенно, в Средние века, имел свои «традиционные науки», все же надо признать, что они почти полностью потеряны, а для того, что осталось, уже нет ключа, и что для современных западных людей они были бы так же мало доступны, как и те, которые бытуют на Востоке; измышления оккультистов, которые хотели вмешаться в восстановление таких наук, служат тому достаточным доказательством. Это не означает, что когда будут иметь необходимые для понимания данные, т. е. когда будут владеть познанием принципов, то смогут отчасти взять за образец эти древние науки или же восточные науки, почерпнуть в тех и других некоторые пригодные для использования элементы, в особенности, найти там пример того, что надо сделать, чтобы придать другим наукам аналогичный характер; но речь должна идти всегда об адаптации, а не о простом копировании. Как мы уже говорили, только принципы являются строго неизменными; только их познание не подвержено никакой модификации, и тем не менее, они в себе содержат все необходимое, чтобы реализовать все возможные приложения в любом относительном порядке. Следовательно, вторичная разработка, о которой идет речь, может происходить как бы сама собой, как только это познание начнет главенствовать; и если этим познанием владеет элита, достаточно мощная, чтобы определять подобающее общее состояние духа, то все остальное будет делаться с видимостью спонтанности, подобно тому, как представляется спонтанной продукция современного духа; это всегда только видимость, потому что массы всегда находятся под влиянием и управляемы без их ведома, но можно направлять их в нормальную сторону, а можно провоцировать и поддерживать в них ментальное отклонение. Работа чисто интеллектуального порядка, которую надо выполнять в первую очередь, является, следовательно, первой во всех отношениях, будучи одновременно и самой важной и самой необходимой, потому что от этого все зависит и исходит; но когда мы используем выражение «метафизическое познание», то сегодня очень мало существует тех среди западных людей, кто может, даже смутно, предположить все, что оно в себе заключает.