Что касается роли Востока во всем этом, то для большей ясности и насколько можно более точно подведем итоги; в этом отношении мы можем различить период учреждения элиты и период ее эффективного действия. В течение первого периода, призванные принять участие в этой элите смогут приобрести и в самих себе развить чистую интеллектуальность изучением восточных доктрин больше, чем любыми другими средствами, потому что ее нельзя обрести на Западе; и также только через это они смогут узнать то, чем является традиционная цивилизация с ее различными элементами, так как в этом случае важно насколько можно более прямое познание, при исключении всякого просто «книжного» знания, бесполезного для рассматриваемой нами цели. Чтобы изучение восточных доктрин было таким, каким оно должно быть, необходимо, чтобы некоторые индивиды служили посредниками, как мы это уже объясняли, между держателями этих доктрин и не сложившейся еще западной элитой; вот почему мы говорим, что познание для нее должно быть не абсолютным, а насколько возможно более прямым, по крайней мере, вначале. Но позже, когда начальная работа будет исполнена, ничего уже не будет мешать тому, чтобы сама элита (поскольку именно она должна будет взять на себя инициативу) обращалась более непосредственным образом к представителям восточных традиций; и те, заинтересовавшись судьбой Запада из-за самого присутствия этой элиты, не будут пренебрегать ответом на этот призыв, так как им нужно только одно условие — понимание (это единственное условие вызвано силой вещей); мы можем утверждать, что никогда не видели ни одного восточного человека, продолжающего замыкаться в себе со своей привычной осмотрительностью, когда он встречает кого-то, способного, по его мнению, его понять. Именно во второй период может действенно проявиться поддержка восточных людей; мы уже сказали, почему это предполагает уже созданную элиту, т. е., в общем, западную организацию, способную вступить в отношения с восточными организациями, которые работают в чисто интеллектуальном плане, и получать от них для своей деятельности помощь, которую могут предоставить силы, аккумулированные с незапамятных времен. В подобном случае, восточные люди всегда будут для западных руководителями и «старшими братьями»; но Запад, не претендуя обращаться с ними на равных, не в меньшей степени будет заслуживать, чтобы его рассматривали как самостоятельную силу с того самого времени, как он будет владеть такой организацией; глубокое отвращение восточных людей ко всему, что напоминает прозелитизм, будет достаточной гарантией независимости Запада. Восточные люди отнюдь не стремятся ассимилировать Запад, они предпочтут способствовать западному развитию в согласии с принципами, как только они увидят хоть малую возможность этого; для тех, кто входит в элиту, эта возможность состоит в том, что им надлежит показать, доказывая это собственным примером, что интеллектуальное падение не является непоправимым. Речь идет, следовательно, не о навязывании Западу восточной традиции, формы которой не соответствуют ее складу ума, но о восстановлении западной традиции с помощью Востока; сначала непрямой помощью, а затем и прямой, или, если угодно, в первый период — вдохновение, а во второй — действенная поддержка. То, что невозможно для большинства западных людей, должно быть возможным для элиты: для того, чтобы она могла реализовать необходимое приспособление, ей надо, постичь и воспринять традиционные формы, существующие в других местах; надо также пойти дальше, по ту сторону всех форм, каковы бы они ни были, чтобы постичь то, что составляет сущность любой традиции. Тем самым, когда Запад снова будет владеть правильной и традиционной цивилизацией, роль элиты еще сохранится: тогда она будет тем, посредством чего западная цивилизация будет постоянно сотрудничать с другими цивилизациями, так как такая связь может установиться и поддерживаться только посредством того, что в каждой из них есть самого высокого; чтобы не быть просто случайной, она предполагает присутствие людей, свободных (в том, что их касается) от всякой частной формы, полностью осознающих то, что стоит за всеми формами, которые, находясь области наиболее трансцендентных принципов, могли бы участвовать во всех традициях без различия. Иными словами, надо, чтобы Запад, в конце концов, достиг своего представительства в том, что символически обозначается как «центр мира» или другими подобными выражениями (это не должно пониматься буквально как указание на определенное место, каково бы оно ни было); но здесь уже речь идет о вещах слишком отдаленных, слишком недоступных сейчас и еще долгое время, чтобы стоило на этом останавливаться дольше.

Поскольку, чтобы пробудить западную интеллектуальность, надо начинать с изучения доктрин Востока (мы говорим об истинном и глубоком изучении, со всем тем, что оно в себе заключает относительно личностного развития тех, кто ему себя посвящает, а не о том внешнем и поверхностном изучении на манер ориенталистов), то мы теперь должны указать на мотивы, по которым вообще следует предпочтительно обращаться к этим учениям, нежели к другим. Действительно, можно было бы спросить, почему мы принимаем за главную точку опоры скорее Индию, чем Китай, или почему мы не рассматриваем возможность, как более предпочтительную для нас, опираться на то, что ближе всего к Западу, т.е. на эзотерическую сторону мусульманского учения. Мы ограничимся рассмотрением этих трех больших подразделений Востока; все остальное является или менее важным, или, как тибетские доктрины, настолько плохо известными европейцам, что было бы очень трудно о них говорить вразумительным образом, пока они поймут вещи, даже менее чуждые их обычной манере мыслить. Что касается Китая, то имеются сходные причины, по которым ему не отводится первое место; формы выражения этих доктрин, поистине далеки от западной ментальности, а методы обучения, используемые там, такой природы, что они могут быстро обескуражить самых одаренных европейцев; очень немногочисленны те, кто смог бы выдержать работу, предпринимаемую такими методами, и если бы в любом случае имелся основательный отбор, то все равно надо было бы избегать, насколько возможно, трудностей, зависящих только от обстоятельств и исходящих от темперамента, присущего расе, чем от реального недостатка интеллектуальных способностей. Формы выражения индуистских доктрин, совершенно отличных от всего того, к чему привыкла западная мысль, являются относительно легче усваиваемыми и предоставляют больше возможностей для адаптации; мы можем сказать, что в этом отношении, Индия, занимая среднюю позицию в ансамбле восточных стран, является ни слишком далекой, ни слишком близкой к Западу. При опоре на наиболее близкую к нам цивилизацию также имелись бы несоответствия, которые, находясь на другом плане, чем только что упоминавшиеся, являются не менее серьезными; реальных преимуществ для их компенсации не так много, ведь мусульманская цивилизации почти так же плохо известна западным людям, как и более восточные цивилизации, и ее метафизическая составляющая, особенно нас интересующая, ускользает от них полностью. Это правда, что мусульманская цивилизация с ее двумя сторонами, эзотерической и экзотерической, и с облекающей ее религиозной формой, более всего походит на то, чем могла бы быть западная традиционная цивилизация; но само присутствие этой религиозной формы, в силу которой ислам в некотором роде принадлежит Западу, рискует пробудить определенную самолюбивую чувствительность, которая, как ни была бы она оправдана, все же заключает в себе определенную опасность: тот, кто неспособен отличать разные области, ошибочно надеется на сотрудничество на религиозной почве; конечно, на Западе в массе (среди которой, мы думаем, большинство псевдоинтеллектуалов) есть гораздо больше ненависти по отношению ко всему мусульманскому, чем ко всему остальному Востоку. Страх составляет большую часть движущих сил этой ненависти, особенно яростной в англосаксонских странах; это состояние духа обязано только непониманию, но раз оно существует, то самая элементарная осторожность требует, чтобы ее в определенной мере учитывали; элита на своем пути становления должна приложить усилия для того, чтобы победить враждебность, с которой она сталкивается со всех сторон, не увеличивая ее без нужды, давая место ложным предположениям, чем не замедлят воспользоваться глупость и недоброжелательство вместе взятые; они могут быть разного вида, но если их можно предвидеть, то лучше сделать так, чтобы они не возникали, сделав все возможное для того, чтобы не вызвать более тяжелых последствий. Поэтому нам не кажется своевременным опираться главным образом на мусульманский эзотеризм, что, естественно, не мешает этому эзотеризму, метафизическому по своей природе, предлагать эквивалент тому, что встречается в других доктринах; следовательно, повторяем, речь идет только о своевременности, вопрос о которой возникает только потому, что для всего следует находить наиболее благоприятные условия, но он не задевает сами принципы.