Вот Данте Алигьери — это совсем другое дело. Прежде всего речь идет об учебно-приключенческом фильме, цветном и стереоскопическом, фильме совместного производства всех континентов — в нем есть и сюжет, хотя, пожалуй, слишком много действующих лиц. Словом, по Данте он прекрасно подкован. На экзаменах профессора с коварной придирчивостью задают соискателям вопросы, скажем, такого рода: назовите номер и местоположение стихов Данте о рефракции, отражении, треугольнике, круге и так далее. Он знает карточку наизусть — здесь его не подловишь. Кроме того, он хорошо знаком с новейшими взглядами критиков на проблематику «Божественной комедии».
Так с какой же скоростью летел Данте в рай? Согласно утверждениям самого поэта в первой книге «Рая», — быстрее молнии. Однако Пирелли совершенно правильно подчеркивает, что здесь не может быть и речи о постоянной скорости, поскольку Данте задерживался на небесных кругах, чтобы побеседовать со святыми. К этому замечанию Смайл добавляет… а что добавляет, не помню.
…Кстати, что подразумевал Данте под словом «молния»? Общеизвестно, что во времена Данте не знали электромагнитных явлений. Возникает вопрос, что имел в виду богоравный поэт: скорость звука, то есть грома, или же скорость света, то есть молнии?
В этом вопросе мнения критиков разделились. Одни утверждают, что Данте преодолел звуковой барьер, а другие доказывают, что он мчался со скоростью, несколько меньшей скорости света. Это очень важный вопрос. Подумать только, все исследователи творчества Данте лихорадочно искали «Борзую», и до этих почтенных господ даже не дошло, что если бы Данте летел со скоростью света, то, согласно Эйнштейну, его масса превратилась бы в ничто, поэт аннигилировал бы и не смог написать «Божественную комедию», не то что «Борзую».
«До чего же головасты современные критики!» — восхитился Эроальдо, вновь прослушав кассету с записью лекций.
Макс Ривье до того тонок, что я его почти не понимаю. Может, прослушать эту кассету еще раз? Впрочем, не стоит: об этом меня вряд ли спросят на экзамене. Я хорошо подготовлен, много занимался, а это, как ни говори, литература прошлого. Ее, собственно, следовало бы спрашивать в самых общих чертах.
Кстати, который час? Уже пять?! Я опаздываю, ведь до Сан-Сиро час езды! Что за блажь строить все школы в центре.
Он заторопился: в городе как на грех смог, переполненное метро, длиннющая улица — наверняка не успеет. Вот наконец и подъезд! Узнать бы, зафиксировал ли его фотоэлемент. А теперь в дезинфекционную! Ничего не поделаешь, он вошел в Зал заседаний на пять минут позже положенного, его уже ждут, молчат, только укоризненно смотрят, а он сокрушенно разводит руками. Факт опоздания будет, конечно, занесен в его личное дело.
Над собранием как бы господствовал массивный стол, установленный на сцене, слева сидел худой и высокий директор, обладатель римского носа и массивных очков, справа — белокурая заведующая учебным сектором, инженер-кибернетик по специальности (она даже окончила факультет прикладной методики), а посередине восседал технический директор — робот, прямоугольный ящик, усеянный сигнальными лампочками и рукоятями, торчащими из прорезей. С помощью экрана, установленного в головной части, он мог безошибочно руководить всем техническим аппаратом школы, в которой насчитывалось свыше десяти тысяч учеников. «А все же он не заметил, что голубые цветы поблекли, — с удовлетворением подумал Эроальдо, — своими проклятыми фотоэлементами он фиксирует только опоздания педагогов».
Битый час директор произносил речь, как две капли воды похожую па все предыдущие… Неотъемлемая свобода личности ученика… согласно фантапсихологпи… непринужденные и все более живые обсуждения… активные уроки, разумеется, в строгом соответствии с фантапарапедагогикой.
Когда он наконец умолк, все дружно подняли руки и единогласно одобрили его доклад.
Затем в течение часа монотонно звучал голос заведующей учебным сектором: карточки, карточки… во втором классе мы дали ту же контрольную по истории, а число ошибок возросло в геометрической прогрессии.
— В арифметической, — поправил технический директор.
В конце заседания все дружно одобрили резолюцию о программе летнего методического конгресса, придержав заодно своих чересчур ретивых коллег, которые пытались было внести какие-то дополнения. Черт возьми, уже восемь часов, а в девять начнется телевизионная программа для взрослых!
Все поспешно разошлись. Эроальдо Банкони, оставшись наедине с техническим директором в огромном пустом зале, громко вздохнул. Наконец он решился нарушить томительное молчание.
— Почему… почему бы не предложить семье Моранини под каким-нибудь предлогом забрать сына из школы? Тогда нам удастся сохранить престиж родителей и свой собственный.
— Я подумаю, — сказал технический директор, раздраженный тем, что его опередили, и вместе с тем радуясь столь удобному выходу из положения. — Но в ближайшие дни вам необходимо…
— Позволю себе напомнить, что я просил отпуск для участия в конкурсе, и…
— Заявление подано по форме? — прервал его технический директор.
— Очередное затруднение для школы, — вмешалась заведующая учебным сектором (она только что вошла). — Преподаватели слишком увлекаются своей карьерой в ущерб работе.
В двадцать минут девятого Эроальдо наконец освободился; пока он ехал в метро, ужинал, играл с сыном, стало уже поздно, и повторение конкурсных тем пришлось отложить на завтра.
Мысль о конкурсе но оставляла его ни на минуту, Он все время думал об одном: в школе, в метро, дома, за едой, во сне, даже наедине с женой. Наконец она не выдержала:
— Нет, Дино! Пока ты не сдашь экзамены, я буду спать одна.
— Лидия, дорогая… — он хотел что-то добавить, но сдержался и печально посмотрел на нее.
Лидии стало его жаль.
— Ну, так и быть, послушаю твои откровения. Где же кассета?
— Ты имеешь в виду краткую программу? Да, но там полно моих замечаний.
— Ах так, не хочешь, чтобы я слушала твою ругань?
— Но, Лидия… ведь рядом ребенок… и потом это неприлично.
— Ребенок спит. А на приличия мне… — Лидия сделала гримаску, словно собираясь плюйуть, и взяла протянутую карточку. — Ну, готов? Начинай с первого вопроса.
— Спрашивай лучше вразбивку.
— Ладно. Расскажи-ка о рыца… о рыцарских поэмах.
— Так. Рыцарские поэмы восходят к древним народным легендам. Тут явственны следы памяти далеких предков. Как предполагает Гольц, речь идет о борьбе против пришельцев из космоса, но Пирелли придерживается гипотезы о войне между кроманьонцами и неандертальцами…
— Я и слов-то таких не слыхала! Для чего тебе вся эта ерунда? Скажи, а латынь ты хорошо выучил?
— Конечно. В латинском языке имеется пять склонений: на a, us, is, us, es.
— Ты два раза сказал на us.
— Но так оно и есть!
— Как же ты их различаешь?
— По родительному падежу. Слушай, родительный падеж оканчивается на ае, i, is, us.
— Ты опять сказал us.
— Ну и что же?
— Ты уверен, что так и должно быть? Почему столько окончаний на us?
— Этого никто не знает.
— Зачем же тогда все это учить?
— Боже мой, Лидия, как ты отстала! Вовсе не обязательно понимать все, что учишь… важно знать научно-фантастический индекс и выразить свою индивидуальность. Лучше посоветуй, как ввернуть что-нибудь из теории Гольденкаца в любой аргумент.
— Сначала объясни мне, что это такое.
— Гольденкац — гений преподавательской автоматики! Короче говоря, он изобрел безупречный механизм, который сам разъясняет, проверяет и исправляет.
— Тогда вы станете просто никому не нужны? И уж, во всяком случае, тогда тебе придется сдавать экзамен по кибернетике.
— Что?! — Эроальдо свесился со своей кушетки и посмотрел$7
— Сейчас же отодвинься… Ты что, хочешь и кровать сломать? И, пожалуйста, ложись с краю. Знаешь, этот твой Гольденкац мне совсем не нравится. Ведь если примут его систему, министру ничего не стоит уволить всех вас или почти всех и при этом сэкономить на жалованье, слышишь? Почему ты молчишь?