Знал он и о том, для кого Безруков построил усадьбу. Которая, разумеется, будет конфискована и им не достанется. Ни дочери, ни двум, да, да, уже двум внукам. Старшего, кстати, зовут Матвеем, и он действительно похож на то фото, что висит в маленьком доме на стене. Да и не захочет дочь рассказывать детям о таком близком родственнике. Хотя процесс обещает быть громким, и все равно все знакомые узнают и станут показывать пальцем. Так что с насиженного места она, конечно, уедет. Но не к нему. И скорее всего без мужа, как раз начавшего хорошо продвигаться на государственной службе…

Похоже было, что посетитель еще и умеет читать мысли, во всяком случае, когда Безруков уже был полностью раздавлен и готов написать и подписать что угодно, лишь бы этот человек замолчал и поскорее ушел, он с нажимом сказал, что самоубийство тут тоже ничего не решит. Просто дело его, минуя суд, сразу попадет в прессу. И последствия будут ровно те же – конфискация и позор для семьи. Пусть и бывшей…

И лишь потом, после долгой паузы, во время которой равнодушно наблюдал за директором, как за попавшим в ловушку мелким насекомым, он как бы нехотя добавил, что всего этого, в принципе, может и не быть. И, отвечая на вопросительный то ли всхлип, то ли вздох Безрукова, стал неторопливо, с повторами, объяснять, чего от него взамен требуется. Тот суетливо кивал, не вникая, и все пытался унять в теле противную мелкую дрожь…

Через несколько дней в интернате появилась новый главврач Лариса Эдуардовна – худощавая блондинка среднего роста лет тридцати с небольшим – так, ничего особенного, если не считать тяжелого, какого-то рыбьего взгляда и привычки быстро облизывать губы, что делало ее похожей на голодную змею. Так ее поначалу и стали звать: Змеей.

Поселилась она во флигеле, который раньше, до строительства собственного жилья, занимал Безруков, и, по правде сказать, жизнь в интернате с ее приездом сразу улучшилась. Не только по медицинской части – тут ее больше занимала гигиена воспитанников, – а вообще. Во-первых, из городка вдруг прислали бригаду рабочих, которые утеплили окна, вставили стекла, где их недоставало, привели в относительный порядок санузлы и отопление, в последние годы греющее не столько помещения, сколько улицу, и изолировали на втором этаже левое крыло, сделав там косметический ремонт. Разумеется, это могло быть простым совпадением, но руководила их работой почему-то она. Во-вторых, на втором этаже был заново оборудован медкабинет, который из обычного помещения с несколькими пустыми шкафами, раковиной и кушеткой превратился почти в операционную – чистую, стерильную, со специальным столом, освещением и большим набором самых разных медицинских инструментов. Попасть туда можно было теперь как из общего коридора, так и из изолированного крыла, для чего был специально прорублен еще один вход. В-третьих, изменилось к лучшему и снабжение. Лекарствами, одеждой, постельным бельем и, что самое удивительное, продуктами. Последнему больше всех обрадовалась повариха Зинаида. Но радость ее была недолгой.

Вообще-то в интернате работали три поварихи. Однако две остальные во всем подчинялись Зинаиде. И всецело от нее зависели. Все трое были из ближнего села, где у Зинаиды, многие годы приближенной к считай дармовым продуктам, был большой авторитет. Она этих двух сюда в разное время и пристраивала. В обмен на вечные благодарность и послушание. Она же, если что, могла их и запросто отсюда убрать, просто выразив такое желание Безрукову.

Привыкнув единолично распоряжаться доставляемым провиантом – что себе, что в котел, что товаркам, что некоторым другим работникам интерната, если хорошо попросят и заинтересуют ответной услугой, – да еще и слегка ошалев от завезенного с утра ассортимента, она к внезапному появлению новой врачихи на кухне отнеслась, в общем, по-доброму, снисходительно спросив: «Ну че надо-то?» И была сильно уязвлена ее дальнейшим поведением.

Врачиха молча обошла помещение, заглянула в чаны, кастрюли, потрогала пальцем сальную посуду, брезгливо вытерла его платком, подняла брови на немытые черные сковородки, сказала: «М-да» – и загородила дорогу высокому парню, который как раз наладился к выходу с двумя большими сумками.

– А это кто? – спросила.

Зинаида уже поняла, что врачиха – та еще стервочка и пришла сюда не за дружбой, а наводить свои порядки. А значит, надо ее обламывать сразу.

– Ну дружок мой, а че? – лениво процедила она и с усмешкой добавила: – Нравится?

Дружка звали Ильей, и был он лет на пятнадцать помладше Зинаиды. А по виду – так и на все двадцать: толстая и обрюзгшая Зинаида выглядела не самым лучшим образом. Особенно рядом с ним. Был он все из того же ближнего села, рос на ее глазах на соседней улице, а когда вернулся из армии и, наверстывая упущенное, стал гулять со всеми подряд, Зинаида пригляделась и решила, что такого жеребца лучше сразу заполучить в свое стойло, чем дожидаться, когда он походя и к ней забежит. Незадолго до этого она выгнала из дома второго мужа – спившегося и ни на что не годного – и уже томилась без мужика. Отвадить конкуренток ей не составило труда – при ее-то добычливом авторитете, – да и Илью долго уговаривать не пришлось, потому как с работой в их селе обстояло совсем туго, отправляться куда-то на заработки было лениво и опасливо, к тому же и специальности он никакой не имел, так что мог рассчитывать лишь на самый неквалифицированный, тяжелый и низкооплачиваемый труд: а оно ему надо – за копейки корячиться? – а тут, пожалуйста, живи на всем готовом, без всяких забот, только не перечь и ублажай. Ну какой дурак откажется? А Илья именно что умом не отличался – был типичным «пограничником». Не в том узко-патриотическом смысле, что охранял когда-то от врагов рубежи нашей необъятной Родины и с тех пор считает своим святым долгом всякий год 28 мая надеть зеленую фуражку, напиться и чего-нибудь на этой самой Родине вдрызг расколошматить, а в том широком, увы, и распространенном смысле, что находился в умственном отношении на довольно зыбкой грани, когда человек вроде бы по основным признакам еще и не идиот, но уже сильно на такового смахивает. Желание уютно и как-нибудь хитренько так, без напряга, устроиться было в нем столь велико, что предложение Зинаиды сразу легло ему на сердце. И жили они вместе уже без малого четыре года…

– В сумках чего? – спросила врачиха.

– В каких сумках? В этих? – уже откровенно издевалась Зинаида. – А ниче… помои… Скотину кормить.

– Открывай!

– Вот еще!..

– Открывай, открывай.

– Не, а че она тут раскомандовалась?! Иди таблетками своими и клизмами командуй! – Зинаида победно глянула на товарок. – Во, б…ь, приперлася царица полей!

Те с готовностью захихикали.

– А ты че столбом встал? – поворотилась она к дружку. – Иди домой!

Илья, почуяв что-то нутром, – уж больно спокойно держалась эта городская фифа, и взгляд у нее был, как у сержанта Воробьяненко, немало поиздевавшегося над ним в первый год армейской службы, – решил буром не переть и обойти препятствие, но врачиха сдвинулась и дорогу ему вновь загородила.

– Сумки оставь.

– Че оставь, че оставь?! – Зинаида всколыхнулась и немалым своим животом стала надвигаться сбоку на врачиху. – Я те ща оставлю! Иди отсюда, пока не зашибла!

Та будто только этого и дожидалась. Легко шагнула в ее сторону, сделала несколько быстрых движений, на которые тело поварихи откликнулось такими звуками, с которыми обычно в болото падает с размаха чего-то тяжелое, и вернулась на прежнее место. Зинаида выкатила глаза и, судорожно хватая ртом воздух, осела на пол.

Произошло это так стремительно, что никто толком ничего не разобрал. Вроде только что хозяйка пищеблока неодолимой баржой шла на таран – и вот уже бесформенным кулем валяется на полу и даже слова не может молвить. Лишь руками-ногами изумленно поводит, словно разыскивает саму себя.

Товарки было дернулись ей на помощь, но, споткнувшись о взгляд врачихи, обратно прилипли к стене.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: