Дамарис и Джереми настояли на том, чтобы он приехал с нами в Эверсли.

Джереми внес меня в Эндерби-холл, где уже ждали Смит и Демон. Лицо Смита сморщилось от удовольствия, когда он увидел меня, так что реки на его лице-карте стали еще глубже. Демон все время подпрыгивал и повизгивал, давая понять как он рад моему возвращению.

Каждый день Джереми носил меня на руках вверх и вниз по лестнице, пока моя нога не зажила, Арабелла, Карлтон и Ли часто приходили навестить меня.

Арабелла очень грустила о Харриет.

— Она, конечно, была искательницей приключений, — сказала она, — но таких, как Харриет, больше нет. Она вошла в мою жизнь очень давно, и сейчас я чувствую, что потеряла частицу себя.

Все хотели, чтобы Бенджи остался с нами, но ему нужно было присматривать за имением, и он ответил, что работа поможет ему пережить горе.

Он не стал просить меня, чтобы я приезжала в Эйот Аббас, наверное потому, что знал: без Харриет это место будет для меня слишком печальным.

Про себя я решила, что стану часто туда наведываться и постараюсь утешить Бенджи.

После того случая прошел почти год, и было решено, что на мое образование следует обратить внимание, а поэтому лучше всего нанять мне гувернантку. Бабушка Присцилла занялась поисками. Она считала, что самый надежный способ найти кого-то — это рекомендация, и когда приходской священник в Эверсли, которому было известно о наших затруднениях, приехал в Довер-хаус и сказал моей бабушке, что он знает подходящего человека, она пришла в восторг.

В назначенное время Анита Харли пришла для беседы и была немедленно одобрена.

Ей было около тридцати лет. Дочь обедневшего священника, которая ухаживала за своим отцом до самой его смерти, теперь она вынуждена была искать средства к существованию. У нее было хорошее образование. Ее отец давал уроки детям местных аристократов, вместе с которыми обучалась и Анита, а поскольку ее способность к учению далеко превосходила способности ее соучеников, с двадцати двух лет она стала помогать отцу в обучении детей, поэтому у нее был достаточный опыт, чтобы заниматься моим образованием.

Мне она понравилась. У нее было чувство собственного достоинства, и ученость не сделала ее синим чулком; она была не прочь повеселиться, ей очень нравилось преподавать английский и историю, в математике она была несколько слабее — одним словом, наши вкусы совпадали. Анита немного знала французский, и мы могли вместе читать рассказы на этом языке. Мое произношение было лучше, чем у нее, потому что уже в отеле я болтала со слугами как истинная француженка, а так как я училась говорить на французском, одновременно учась родному английскому, мои интонации были безупречными.

Нам было очень хорошо вместе. Мы ездили кататься верхом, играли в шахматы и постоянно разговаривали. Анита действительно очень удачно вписалась в наш домашний круг.

Дамарис была довольна.

— Анита научит тебя большему, чем смогла бы я, — сказала она.

К Аните относились как к члену семьи. Она обедала с нами и сопровождала нас, когда мы посещали Довер-хаус или Эверсли-корт.

— Весьма очаровательная девушка, — заметила Арабелла.

— И так умеет ладить с ребенком, — добавила Присцилла.

«Ребенок» тем временем подрастал, быстро приобретая знания. Мне уже было известно о моем происхождении, я знала, что меня считают не по летам развитой, и слышала, как слуги из Эверсли-корта шептались, что я буду «настоящей женщиной»и что не надо никакой цыганки-предсказательницы, чтобы понять, что я стану такой же, как моя мама.

Я не отказалась от своего намерения часто посещать Бенджи. Дамарис одобряла мою «заботу о других». Она сказала, что будет ездить со мной, иначе у нее не будет ни минуты покоя после всего, что случилось на этой дороге.

Мы ездили в Эйот Аббас, стараясь проезжать через лес, где произошло нападение, в дневное время, к тому же нас всегда сопровождала вооруженная охрана. Поездка через этот лес всегда была для меня приключением, хотя теперь воспоминания о Хессенфилде заслонялись памятью о случившемся, и я с печалью думала не только о своем волнующем воображение отце, но и о дорогой Харриет и о Грегори.

Анита сопровождала нас, поскольку Дамарис считала, что я не должна прерывать занятия. Меня это радовало, ведь мы очень подружились. Увы, Эйот Аббас казался совсем другим без Харриет, и это удручало, потому что все в доме говорило о ней.

Дамарис сказала, что Бенджи должен все в доме изменить. Это всегда следует делать, когда случается что-нибудь такое, что нужно побыстрее забыть. Она была очень серьезной, говоря об этом, и я сразу подумала о спальне в Эндерби.

— Наверно, мы сможем что-то посоветовать ему, — сказала Дамарис. — У тебя, Анита, есть какие-нибудь предложения?

У Аниты обнаружилась способность составлять букеты и подбирать цвета. Она призналась мне, что очень хотела заново обставить старый дом приходского священника, в котором она продолжала жить, но у нее не хватало для этого денег.

Итак, мы ездили в Эйот Аббас, и Бенджи был очень рад видеть нас, особенно меня. Но какой же он был печальный!

Как-то раз он сказал, что почти рад тому, что его отец погиб вместе с матушкой, иначе ему было бы очень одиноко без нее. Бенджи намекал, что ему самому очень одиноко.

— Ты должна сделать все, чтобы ободрить его, — сказала мне Дамарис. — Тебе это удастся лучше, чем другим.

— Может быть, мне пожить у него? — вслух подумала я.

Дамарис посмотрела на меня очень внимательно:

— Ты этого… хочешь? — спросила она. Я бросилась к ней на шею.

— Нет-нет, я хочу быть с тобой.

У нее как гора с плеч свалилась, и я не могла не подумать о том, какая я важная персона. Но затем меня вдруг осенило, что все эти люди хотели иметь меня всего лишь в качестве заменителя: Дамарис — вместо потерянного ребенка, Джереми — как средство против приступов меланхолии, Бенджи — потому, что он потерял Карлотту, а теперь и родителей. Я, конечно, была польщена, но мне следовало смотреть фактам в лицо: ведь я нужна им потому, что они не могут получить то, чего хотели на самом деле. Я стала заниматься самоанализом — наверное, благодаря разговорам с Анитой.

Анита, Бенджи и я очень много ездили верхом. Иногда с нами выезжала Дамарис, но она уставала, если долго находилась в седле, поэтому чаще всего мы выезжали втроем. Я думаю, для Бенджи самым лучшим лекарством были эти прогулки. Он очень любил природу и многому научил меня. Я стала разбираться в породах деревьев. С особенным восторгом Бенджи говорил о дубах, которые действительно были великолепны.

— Это истинно английское дерево, — говорил он. — Дуб рос здесь с начала самой истории. Ты знаешь, что друиды особенно почитали его? Под ним они справляли свои религиозные обряды, под его ветвями творили суд.

— Я думаю, некоторые из этих деревьев живут уже не одну тысячу лет, — сказала Анита.

— Это так, — ответил Бенджи. — Наши корабли сделаны из твердой древесины этих деревьев. Говорят, что в наших кораблях бьется сердце дуба.

Я была уверена, что во время бесед о любимых деревьях он забывал о своем горе.

Анита не знала, почему ива плачет, но она рассказала, что осина дрожит, потому что не может успокоиться с тех пор, как из нее был сделан крест Христа. Она рассказала об омеле белой, единственном дереве, которое не стало обещать, что не причинит вреда Бальдуру, самому красивому из северных богов, поэтому злобный Локи смог умертвить его с помощью этого растения.

— У вас романтическая натура, мисс Харли, — сказал Бенджи.

— Я не вижу в этом ничего плохого, — ответила Анита.

Бенджн засмеялся, наверное, впервые за это время.

Мы останавливались в трактирах, ели горячий хлеб с сыром, пироги прямо из печи. Бенджи рассказывал об имении, заботы о котором свалились на его плечи. Я понимала, что он ищет что-то, что сможет сильно заинтересовать его и помочь пережить тяжелую утрату.