Опыт настойчиво подсказывал ему во всех случаях избирать уже не раз испробованные, проверенные способы действия. Даже в самых сложных операциях по раскрытию шпионской агентуры, таких, например, какие в свое время были проведены Аввакумом, всякий раз неизвестный имел свои явки, своих связных и помощников. Так что теоретически возможная связь между фотографированием «Момчил—2» и вчерашней передачей «Гермеса», эта вполне возможная теоретически связь, исходя из практического опыта, выглядела весьма сомнительной и по меньшей мере наивной.

Вот почему во время разговора с майором Н. он всячески отгонял от себя мысль о «Гермесе». Вот почему он, был так оживлен и возбужден — настоящий исследователь, он доказал, что умеет держать свои сомнения при себе.

Но теперь, когда он остался один, сомнения эти буквально подавляли его И поскольку он не мог ни отбросить их, ни принять, он решил пока не думать ни о «Гермесе», ни о находке майора. Все равно в ближайшие несколько часов определится точный курс для поисков.

А события продолжали развертываться так.

В четыре часа пятнадцать минут дежурный лейтенант доложил ему о том, что со старшим шифровальщиком стряслась беда. В тот момент, когда он, возвращаясь в министерство, переходил улицу Шестого сентября, его сшибла «Волга». Машина шла на небольшой скорости, так что она лишь несколько примяла его передними колесами. Дознание, произведенное на месте происшествия автоинспекцией, установило, что виноват пострадавший: он пересекал улицу не там, где обозначен переход. Мокрая мостовая и туман усугубляли опасность наезда. Несмотря на то что было очень скользко и была плохая видимость, шофер затормозил машину вовремя и винить его не за что. Зачем старшему шифровальщику понадобилось в неположенном месте переходить улицу? Из института скорой помощи имени Пирогова сообщили, что в настоящий момент жизни пострадавшего не угрожает опасность, но у него обнаружен перелом ребер, заворот кишок, да и с позвоночником что-то не все ладно…

Пока лейтенант докладывал об этом, сообщая подробности (сам он как будто больше сочувствовал шоферу, потому что у него был «Москвич» и ему самому приходилось сидеть за рулем), полковник испытывал такое чувство, будто он проваливается в бездонную яму, наполненную ядовитым газом. Ему стало трудно дышать. Смутная тревога, которую он ощущал при виде молодого человека, перед тем как тот ушел, теперь мучительно жгла его, словно горячим гейзером обдавая его сердце. Он приложил к груди руку и сделал глубокий вдох. Лейтенант мог идти себе, на кой черт ему докладывать все эти подробности! Автоинспекция сделала все, что требуется в подобных случаях. Да, но ведь это он сам посоветовал своему сотруднику прогуляться. У молодого человека был какой-то нездоровый цвет лица, и два золотых зуба мерцали у него во рту, словно восковые свечки. Так, по крайней мере, покачалось полковнику. Опять звонят — может быть, это из института Пирогова? Билеты… Нет у него никаких билетов — когда его наконец оставят в покое. Полковник не притронулся к телефонной трубке.

Он только посоветовал ему пройтись на свежем воздухе, вот и все. Заворот кишок и «что-то» с позвоночником… Подобные случаи бесследно не проходят.

И вдруг рядом с горячим гейзером, обжигающим его сердце, забил другой источник — холодный, все леденящий. Слипание полковника пронзил страх: ведь несчастье со старшим шифровальщиком вывело из строя самого опытного специалиста. Кто же станет меряться силами с этим таинственным «Гермесом».

Ровно в шесть часов вечера «Гермес» передал в эфир шифрованную радиограмму». Вслед за позывными, которые повторялись трижды с интервалом в полминуты, адресатам «А» и «Б» был передан один и тот же текст.

«А» и «Б» безмолвно приняли радиограмму. Они не откликнулись даже на позывные «Гермеса». Впрочем, к такого рода односторонним «разговорам» прибегают часто.

Посоветовавшись со своими сотрудниками, полковник Манов отправил копию шифрованной радиограммы профессору Найдену Найденову.

Все это произошло вечером 28 ноября.

Ночью похолодало; утром, раздвинув шторы на двери, ведущей на веранду, Аввакум увидел побелевшие от снега старые сосны. День выдался пасмурный, хмурое небо нависло над крышами домов, над верхушками деревьев, в сумеречном воздухе летали одинокие снежинки, оторвавшиеся от белого покрова леса. Первые, авангардные отряды наступающей зимы врывались в город отсюда, с юго-восточной окраины.

Пока на спиртовке варился кофе, Аввакум брился, напевая про себя «ча-ча» и время от времени двигая то правой, то левой ногой. Пришла пора, когда и он стал увлекаться легкомысленными модными ганцами, ритмично выстукивать о пол каблуками, взмахивать полусогнутыми в локтях руками, имитируя вздрагивание возбужденного жеребца. До этого он учился боксу, фехтованию, даже приемы вольной борьбы усвоил. Аввакум бегал на коньках, ходил на лыжах, умел взбираться на отвесные скалы, а что касается танцев, то к ним он относился с презрением, всю свою жизнь презирал их. Модное в свое время танго отталкивало его своей приторной эротикой, да и вообще модные ганцы он терпеть не мог — чувство отвращения вызывал в нем этот дешевый псевдопримитивизм, которым танцующие пытаются воссоздавать естественно-примитивные любовные игры отсталых племен. Все, что носило на себе печать слащаво сентиментальной эротики, было глубоко чуждо его природе. Но сейчас он двигал то левой, то правой ногой и напевал крикливую мелодию «ча-ча». У него было веселое настроение. Позавчера вечером они втроем — Прекрасная фея, Хари и он — провели вечер в баре. Щеки у Марии порозовели, глаза блестели — так с нею всегда бывало, когда ее вызывали на «бис» или когда она выпивала больше одной рюмки крепкого вина. Оркестр заиграл «калипсо», а она, обернувшись к Аввакуму, сказала: «Пошли!» Вернее, сперва ее глаза призывно поглядели ему в лицо, но, поскольку он сделал вид, что не понял ее, и притом довольно удачно, она сказала это слово вслух и даже привстала. «Ну-ка, Хари», — обратился Аввакум к ее жениху и ободряюще кивнул ему. Сперва ведь следует потанцевать жениху. Так принято. Но Хари категорично завертел головой и зевнул. Он готовил эскизы оформления болгарского павильона на предстоящей международной выставке, и это срочное и ответственное дело не давало ему покоя ни днем, ни ночью. Он имел все основания быть усталым и сонным, даже когда оркестр исполнял «калипсо». А вот Аввакум ничем не мог похвастать, чтобы хоть отдаленно своей занятостью напоминать Хари. В мастерскую он сегодня не ходил, рукопись об античных памятниках и мозаике продолжала лежать нетронутой у него на столе. А решение ребусов, хоть и усложненных множеством дифференциальных вычислений, которыми он увлекался вместе с профессором, не было, однако, делом настолько утомительным, чтобы жаловаться усталым голосом: «Ох, разве ты не видишь, что я едва на ногах держусь! Как же я пойду с тобой танцевать, красавица, когда у меня перед глазами все идет кругом?» Он не мог сказать ни этого, ни чего-либо подобного, потому что нисколько не напоминал переутомленного человека, а притворяться страдальцем был не в состоянии. Он с улыбкой отвел глаза от призывного взгляда Марии и с досадой пожал плечами: «Давайте отложим это до следующего раза, — сказал он. — Сейчас у меня нет настроения танцевать. Просто не хочется». Он подумал, что сейчас ее глаза вспыхнут обидой и возмущением, что она побледнеет от его слов, ведь не каждой женщине понравится, если на ее приглашение танцевать отвечают отказом. Однако Мария ограничилась тем, что сказала: «Очень жаль», — и села на свое место, словно школьница, ответившая на заданный вопрос. Ей, конечно, было обидно, но не станет же она делать из этого невероятное событие. Мужчины тоже порой капризничают, впадают в плохое настроение, она это знала. «В таком случае свой отказ вы можете искупить, только заказав мне миндальный торт, — сказала она, как всегда, с веселым задором. — Но если вы еще раз мне откажете, мы с Хари заставим вас выпить два стакана джина». Аввакум терпеть не мог этого горького напитка, одна мысль, что его ждет пусть лишь рюмка этой обжигающей горькой жидкости, заставляла его вздрагивать, а перспектива выпить целых два стакана повергла его в смятение. Вот почему он предпочел научиться танцевать; к тому же это не бог весть как трудно, особенно если нанять частного учителя танцев. В конце концов умение танцевать — эго своего рода капитал, в жизни разведчика все может пригодиться.