Не слышите подводного теченья,

Оглушены журчанием волны.

Не видите полночного свеченья,

Сиянием луны ослеплены.

И я не знаю, что мне с вами делать,

Как дать вам свои уши и глаза,

Заставить вас покинуть те пределы,

Которые вам покидать — нельзя.

Один мне выход: класть на камень камень,

Чтоб отовсюду видная гора

Живая встала, сложена руками,

В лучах заката моего горя.

ЮБИЛЕЙНОЕ

А кто не выжил, не дожил,

На полпути споткнулся

И ничего не совершил,

И спился иль свихнулся?

Кто не измерил свой порыв

Аршином общих истин —

Был слишком прям, нетерпелив,

Открыт и бескорыстен?

Кто сил своих не рассчитал,

Чтоб в стену лбом не биться?

Но в эмпирей такой летал,

Что вам и не приснится?

Ничто не явлено, увы,

Что плавилось в их тигле…

Умней, сильней, конечно, вы,

Которые — достигли.

Вам — слава. Но какой ценой

Вы свой успех купили?

Не пили все они со мной,

Когда за вас мы пили.

***

Всё избуду: зло и неправду.

Вон из сердца чёрную боль.

Вырву с темени волчью прядку —

Снова буду самим собой.

Ведь бессмертна моя основа

И природа моя чиста:

Даль степная, русское слово,

Правда, совесть и доброта.

Испоганили, ископытив,

Годы, люди ль, сам ли себя.

Но не будет бездонной сытью,

Новой жертвой моя судьба.

Делом было — убить поэта.

Не мелькал чтоб, мороча и зля.

Сколько их глядит с того света,

Хоть любила сама земля.

Вырву с темени волчью прядку,

Заглушу в своём сердце вой.

Всё избуду: зло и неправду.

И назло им — буду живой.

2001-2002 гг.

ШУТЛИВЫЙ НАКАЗ

Прощание устройте в ЦэДээЛе,

Поставьте в малом зале скромный гроб,

Чтобы в буфете пьяницы галдели,

А дух мой, гений, возвышался чтоб.

Придут коллеги — помянуть сквозь зубы.

Придут калеки — жизнь пережевать:

"Мол, все — ништяк, раз мы не дали дуба.

Ушел Широков — что переживать…

Он был смешон в мальчишеском азарте:

Прочесть, освоить и переписать,

Путь проложить по исполинской карте

Литературы…Тьфу, такая мать!

Дурак, он не носил, как мы, кроссовки,

А также, блин, втянулся в странный кросс;

Он был чужим в любой хмельной тусовке

И потому свалился под откос".

Меня едва терпели "патриоты",

А "либералы" думали: "изгой".

Моя душа не знала укорота,

Впал навсегда я в творческий запой.

Придут Калькевич, Кроликов и Чаткин.

Жох-Жохов попеняет земляку,

Что он оставил новый том в начатке,

Не дописав о родине строку.

О, Пермь моя, мой Молотов забытый,

Сиренью мне ты упадешь на гроб;

Пять лепестков казарменного быта,

Звезда эпохи, памяти сугроб!

Повесь доску на пригородной школе,

Отметь мои былые адреса,

Где книги грыз и куролесил вволю,

Дав пылкой страсти в сутки полчаса.