Сейчас у интеллигенции самые модные разговоры на тему: а есть ли у нас литература? Не вообще русская литература. И даже не в частности: русская литература ХХ века. А конкретная литература наших дней. С чем пришли мы к началу третьего тысячелетия? Либералы, от Аллы Латыниной до Натальи Ивановой, признались, что у них литературы нет. Что их литература никому не нужна. А та, что продается, — это не литература. Прежде чем загрустить самому по поводу такого же состояния у нас в патриотических рядах, я взялся вспоминать, что толкового на самом высоком фоне классической русской литературы было написано нашими русскими писателями за последние год-два. Кто реально лидирует в самом современном литературном процессе? Я взял всего лишь два критерия: художественность произведения и неотъемлемую приверженность к русской культуре. То есть, мне не нужны патриотические графоманы и даже середнячки, и мне чужды люди, равнодушные к России.

Я поставил над нашим литературным процессом прославленных живых классиков, чьи имена созвучны всему ХХ веку. Что бы они ни написали, они завершают свою великую эпоху: Юрий Бондарев и Михаил Алексеев, Александр Солженицын и Евгений Носов, Александр Зиновьев и Виктор Розов…

Что же я нашел в потоке самой живой реальной современной литературы наших дней, что напечатано было за последние два года? Как открывается третье тысячелетие новой литературы?

Первым назову Александра Проханова. Не потому, что он мой друг, не потому, что вместе работаем. Потому, что он первым решился увидеть голую реальность нынешней России, ее новых униженных и оскорбленных героев, ее палачей и ее святых. "Идущие в ночи" и "Господин “Гексоген" — два эти романа по-разному, но, уверен, долго будут читаться в России третьего тысячелетия. Классическая баталистика, чуть ли не толстовские страницы в описании чеченской войны и страшные мистические фантасмагории, трагические видения и прозрения в описании жизни самой России. Его не могли не заметить даже его враги. Его художественными описаниями восхищались Ирина Хакамада и Артем Троицкий. О нем пишут Игорь Зотов и Лев Пирогов, Виктор Топоров и Павел Басинский. Ведущие либеральные критики. На днях мне сказал в разговоре о Проханове Александр Исаевич Солженицын, что "очень доволен его метафористикой. Он, конечно, незаурядный писатель". Александр Исаевич просил передать Проханову, что прочитал весь роман "Красно-коричневый" и остался доволен "такой естественной, богатой метафористикой. У Личутина — язык, а у Проханова — метафора…Обоим передайте от меня привет". Передаю с радостью, Александр Исаевич. Поражаюсь высокой объективности и требовательности Вашего видения современной литературы.

Вторым, безусловно, станет Владимир Личутин, также выделенный Солженицыным. Я поражаюсь нашим либеральным коллегам, которые умудрились не заметить в 2000 году роман не то что года, а, пожалуй, всего десятилетия — личутинский "Раскол", вышедший в издательстве "Информпечать". Никакой рекламы, никакой раскрутки, все равно что не заметить "Тихий Дон" или "Хождение по мукам". Даже на новый роман "Миледи Ротман", вышедший месяца два назад, уже появилось больше откликов, чем на "Раскол". Поглупели, что ли, критики совсем? Но и в "Миледи Ротман" есть все то же таинство языка, смелость сюжета, есть почти забытая классическая образность. Признается либеральный младокритик Лев Данилкин: "Личутин — очень хороший писатель…Психическая травма, нанесенная старшему поколению, не лишила… неистовых ревнителей — Личутина, Распутина, Проханова, лингвистического таланта и слуха; они, более того, знают какой-то лингвистический секрет, неизвестный "обычным", "нашим" писателям, вроде Болмата или Пелевина. Все эти колдуны-оппозиционеры словно присосались к каким-то невидимым порам и сосут оттуда сладкие языковые секреции. Личутин пишет, будто серебряным копытцем бьет…". Околдовал Владимир Личутин юных молодых либералов, соскучившихся по настоящей литературе…

Следующий — Валентин Распутин. Пусть не обижаются его поклонники, следующий не по чину или таланту, а по конкретной прозе последних лет. На мой взгляд, за эти годы в традиционной прозе не было ничего более значимого, чем распутинская "Изба" и екимовский "Пиночет". Я всегда поражаюсь высочайшей мистике распутинских реалистических образов. Что-то суриковское, истинно сибирское есть в этом бесподобном даре. Все вроде бы земно и реально, детально выписано, и вдруг эти земные детали обрастают некими подземными пророческими символами…

Совсем иной — Борис Екимов. Может быть, самый последний реалист и летописец нашей русской деревни. Его "Пиночет", так тщательно скрываемый оракулами литературного процесса, — это истинно последняя земная зримая надежда нашей деревни. Эту повесть надо изучать всему нашему агрокомплексу. Так же, как военных я бы обязал читать Проханова и Раша. Но Раш — публицист, и я не буду потрафлять своим слабостям. Последую дальше в подсчете реальных и зримых вершин современной русской прозы. "Пиночет", как абрамовские "Пряслины", взят из самого нерва российской жизни.

По контрасту завершу первую пятерку странным метафизическим, пугающим романом истового поклонника подпольной России Юрия Мамлеева "Блуждающее время". Это пример того, как можно заглядывать и в бездну, если любишь свою страну и свой народ. Любовь вытянет из трясины блужданий. Заставит поверить в мамлеевского народного человечка. И не поверить во вроде бы сходных, но холодных страшилок Татьяны Толстой. Всегда в конечном итоге важна точка отсчета. А она у Юрия Мамлеева была и есть.

Продолжая погружаться в ужасы современного бытия, приближусь и к "Ужасу в городе" Анатолия Афанасьева.

Анатолий Афанасьев изображает какие-то жуткие гримасы жизни. Он не верит ничему в этой новой действительности и свой ужас передает читателю. Впрочем, он не одинок. Прочел недавно в "Новом мире" признание одного интеллектуала, что он ничего сейчас не читает, кроме Анатолия Афанасьева и Сергея Алексеева. Достали, видно, до печенок. Никто уже и не вспомнит, что когда-то Афанасьев писал прелестные сентиментальные, подправленные тонкой иронией повести о любви последних советских романтиков. Нет, он не просто сменил жанр. Он сам изменился, разуверился. И кроме изобретательных проклятий новым русским, которых он с удовольствием поджаривает на всех адовых сковородках на своей писательской кухне, он ничего другого пока писать не желает. Эти новые города и новых героев он осознанно заполняет ужасом.

В отличие от Анатолия Афанасьева седьмой в моей десятке лидеров последних лет, Эдуард Лимонов, ничего не изобретает и не мудрит над сюжетом. Он пишет прозу прямого действия. Как будто бомбы бросает. Впрочем, лимоновская проза прямого действия — это и Алина Лебедева, исхлеставшая цветами британского принца, и молодые нацболы, водрузившие свой флаг над Ригой, это и русские протесты в Севастополе и Казахстане. И все же кроме своего революционного непрерывного хеппенинга Лимонов все последние годы непрерывно пишет. А в тюрьме накатал уже целых три книги. Лимонов — это человек с fighting instinct несломленного воина. Таких в нынешней России явно не хватает. Он и пишет о подобных отмороженных героях, будь то капитан Драган, сербский боевик Аркан, приднестровский Костенко или же, на худой конец, Анатолий Быков. Только не обыватель с перебитым позвоночником, пресмыкающийся перед властями. Его "Книга мертвых", "Охота на Быкова" или еще не изданные "Священные монстры" помогают выжить неразуверившимся молодым русским, даже если те сами и не вовлечены ни в какие лимоновские действия… А все же красив жест молодого писателя Сергея Шаргунова, отдавшего свою либеральную премию из рук Эдварда Радзинского и компании на дело Эдуарда Лимонова. Это тоже его проза прямого действия.